Проживал в Баку в поселке Кирова.
Я жил в Баку с родителями, нас было четыре брата. Наша бабушка, Варсеник Мирзоян, была родом из Западной Армении и иногда рассказывала нам о судьбе своей семьи во время Геноцида армян в Турции. Мы были тогда детьми и особо не интересовались ее историей, о чем я сегодня очень сожалею. Ведь старшее поколение ушло и практически вся история нашего рода оказалась потерянной. Но кое-что я помню. Бабушка рассказывала, что из их семьи только она одна осталась – всех вырезали. Она спаслась, и ее забрал к себе дядя. Бабушке тогда было, наверное, лет пять-шесть.
Они ушли сначала в какой-то другой город, а потом, когда и там началась резня, перешли границу и попали в Армению, оттуда – в Карабах. Семья была большая, дядя один растил всех сирот, и в 12 лет он бабушку замуж выдал, потому что это был лишний рот в семье. Все это мне рассказывала бабушка, а я рассказываю своим детям и прошу их передать своим детям, потому что сегодня турки говорят, что этого не было, но это было, и мы этого никогда не забудем и будем передавать из поколения в поколение. То, что потом произошло с нами, бакинские погромы, – это уже история третьего, четвертого поколения, когда уже мы стали беженцами и приехали сюда, в Америку.
Во время войны отца моего призвали в армию и весь их призыв оставили в Баку работать на нефтяных вышках. У отца было очень много друзей, у нас было много родных, и я помню, как мы ходили друг к другу в гости, как все были счастливы и никто не думал, что может случиться что-то страшное. Мы были молоды, наивны и даже в мыслях не допускали, что все может повториться, хотя из рассказов старшего поколения я знал, что в Баку даже в военное время армяне жили компактно, в конкретных частях города.
Помню, как после Сумгаита к моему однокласснику, который жил в соседнем здании, переехало оттуда много родственников, и они долго жили у них дома. Мы слышали о том, что произошло в Сумгаите, сосед моего брата был военный и он рассказывал, что там людей резали, с балконов выбрасывали, сжигали заживо… В те дни у меня прихватил аппендицит. Я пошел в нашу поликлинику, меня осмотрели и сказали, что есть воспаление, надо удалять. Это был 1988 год. Меня направили в местную больницу, но врач сказала, что если я пойду сам, то не примут, потому что армянин, лучше вызвать скорую. Она сама вызвала скорую, мы поехали в Кировскую больницу, но там хирурга не оказалось, и меня отвезли в больницу Семашко. Врач меня осмотрел, но по его поведению я понял, что он ничего не хочет делать. Я отцу позвонил, чтобы он приехал. А сам подошел к врачу-азербайджанцу, говорю: «Слушай, ты операцию сделай, я вдвойне заплачу. Сейчас отец придет, заплатим, не волнуйся». Он согласился. Начал операцию и вдруг говорит: «Парень, твои дела плохи». Ну я ему опять сказал, что заплачу сколько надо, и он в конце концов прооперировал меня. Помню еще, как в больнице все собирались у телевизора, когда показывали митинги, демонстрации. Я туда, конечно, не подходил.
Я работал тогда в крепости, там была реставрационная контора. В день зарплаты мы ходили получать деньги в другую контору. И вот в те дни прораб решил забирать себе мою зарплату, поэтому он со мной человека послал, чтобы я получил деньги и отдал ему. Тогда я и понял, что все серьезно, надо уезжать. Понял, что это моя последняя зарплата в этом городе. На мое счастье, кассира не было на месте, и этот человек, который приехал со мной вместе, посадил меня в автобус и говорит, завтра, мол, придем, получим. Я отъехал, а потом пересел и обратно поехал. Кассир была там, я получил зарплату и больше на работу не пошел.
В городе уже постоянно проходили митинги. Жена говорила, что все будет нормально, она смуглая, проходила за азербайджанку, а вот я уже чувствовал, что на меня смотрят с подозрением.
Общественным транспортом пользоваться уже было опасно, ездил только на такси. Как-то своими глазами пришлось увидеть расправу над армянами. У здания напротив нашего дома, где тоже жили армяне, стоял грузовик, из подъезда выносили вещи. Видно было, что люди уезжали. В это время с хутора возвращались митингующие и увидели это. И они все вещи разгромили и разбросали. Грузовик разбили, а шофера избили. Я видел его, он был весь в крови, по голове ударили. Шофер был из Дербента, из Дагестана, и он кричал, мол, ничего, вы в нашу сторону поедете, мы то же самое с вашей машиной сделаем.
С нами могло произойти то же самое, когда брат уезжал. Мы уже погрузили все вещи в машину и тронулись в путь, когда нас остановили. Хотели разгромить машину и разбить вещи. Я им говорю: «Ребята, мы уже уезжаем, все, армян нету. Дайте нам с Богом уехать». Один из них сказал, чтобы пропустили. Так нам повезло, брат благополучно уехал.
С каждым днем в Баку становилось все тревожнее. Я уже боялся выходить, особенно по вечерам, чувствовал, что они понимают, что я армянин. Так дальше жить было невозможно, и я решил уехать. Помню, как в последний раз пришел к себе домой. Приехал на такси, обещал водителю хорошо заплатить и велел ему ждать у дома, пока я поднимусь за чемоданом. А перед домом были митингующие, они орали «смерть армянам», «убивать армян» и все такое. Я спустился, сел в такси, а водитель говорит, мол, ты сюда больше не приходи.
Детей я раньше отправил, жена со мной была. Кое-как доехали до аэропорта, водителя попросил не останавливаться по пути, заплатил ему втрое дороже обычного. Помню, самолет на Ереван был переполнен, люди стояли, как в автобусе, держались за сиденья. Но это был путь к спасению и никто не жаловался…
Хартфорд, штат Коннектикут, США
25.03.2014 г.
