«Республика Армения», 17 октября, 1992г., N 203(503)
Эдик САФАРЯН, бывший председатель Бердадзорского колхоза. Из категории взятых при «проверке паспортного режима». В азербайджанских тюрьмах провел более года. Его рассказ я постаралась воспроизвести почти без сокращений и без особого редактирования.
(Окончание. Начало в № 202).
— Это произошло в середине мая прошлого года. К этому времени уже произошли геташенские события и мы внутренне предчувствовали, что нечто подобное ожидает и нас. Кроме этого, была и кое-какая информация, на которую не обращали внимания. Например, 12 мая при очередной проверке паспортного режима один знакомый русский офицер сказал нам, что Бердадзор ожидает то же, что и Геташен, приблизительно числа 15—16. Я сразу позвонил в Степанакерт, а брат — в Ереван. Не знаю, что ответили из Еревана, но мне сказали, что это, возможно, провокация — не поддавайтесь. Мы поговорили также с Жуковым, тогдашним карабахским комендантом. Он тоже нас успокоил, сказав, что такого быть не может, мол, Бердадзор — это не Геташен.
Тогда мы потребовали вертолетов, чтобы эвакуировать женщин, детей и стариков. На это также не обратили внимания…
15 мая я вернулся с поста в 3 ночи, лег спать, а уже в 5 часов мне позвонили: «Едут!» При обычной проверке они приезжали на одном БТРе или легковой машине, а на сей раз — целая колонна автобусов, машин, БТРов, танков. Мы сразу все поняли. Они вошли в деревню и начали избивать всех мужчин. Били прикладами, женщин, правда, русские не разрешали трогать. Мне уделили «особое», внимание, как председателю колхоза, оскорбляли, осыпали бранью, ругали нецензурными словами в присутствии жены и дочери. К счастью, сын тогда лежал в степанакертской больнице.
Всех мужчин — 48 человек — с завязанными руками посадили в автобус. По дороге избивали. Бечевка врезалась в запястья рук — до крови. Привезли нас в Лачин и здесь начали сортировать. 3 дня продержали в Лачине, не давая ни еды, на воды. Все, что у нас оставалось — деньги, часы, — мы отдавали за кружку воды. Одну группу отправили затем в Шушу, другую — обратно домой, сюда входили в основном старики.
В Шуше нас сразу начали бить. Есть разные способы избивать человека — вместе и в отдельности, дубинкой, камнями, палками. С первого же дня началось следствие, допросы. Для тех, кто твердо решил молчать, существовал особый режим. Их избивала 3, 4, 5 раз в день. Например, Джангиряна Юру избивали 5 раз. И это все мы могли наблюдать через отверстие в двери своей камеры. То, что они сделали с Джангиряном — невозможно описать…
Но страшнее всего был голод. Нам давали лишь малую часть того, что Положено заключенным. Именно постоянное ощущение голода было труднее всего переносить. Вообразите себе мужчин, жадно следящих за товарищем, который ест хлеб, чтобы успеть первым подхватить крошки — до такого состояния они нас доводили.
Допрашивали и избивали меня 3 раза в день. Пытались заставить подписать какие-то бумаги. На каждого они сфабриковали дело и пытались заставить нас подписать признания в несовершенных преступлениях.
Как обычно избивали? Раздевали догола, привязывали к стулу и били дубинками по всему телу, кроме лица, по ступням ног. Невыносимой была боль; когда отводили ноги и били по половым органам. Помимо битья, применяли пытки злектрическим током, правда, меня это не коснулось.
И многие не выдерживали — подписывали. Истекал срок предварительного задержания — 30 дней, и им надо было обязательно «пришить» каждому дело. Следователи были из разных районов Азербайджана. Среди них, кстати, были различные люди. Некоторые были натуральными садистами, но были и такие, что вынуждены были прибегать к побоям, чтобы не вызвать подозрений. Бывало, оставаясь с нами наедине, они давали нам сигареты, воду. Врач же следил только за тем, чтобы нас не забили до смерти.
Нас не считали за людей. У них там так принято: если ты армянин — значит, не человек. Нам «читали лекции», пытаясь внушить разочарование, вызвать отчаяние, мол, вот к чему привело ваше движение. Было тяжело и морально, и физически. За полгода пребывания в Щушинской тюрьме я потерял в весе около 50 кг, а ведь когда-то весил больше ста…
Мне предъявили обвинение сразу по нескольким статьям: «за разжигание межнациональной розни», «бандитизм», «вредительство против государства» — т. е. обвиняли одновременно и в политических, и хозяйственных преступлениях. Последние заключались якобы в следующем: будучи председателем колхоза, мясо и молоко сдавал не в Шуше, а в Степанакерте. А мы действительно тогда решили сдавать продукцию своим, тем более, что дороги к тому времени уже все были закрыты. Это и расценивалось как нанесение вреда Шушинскому району, а значит, Азербайджану. Кроме того, мне вменяли в вину организацию митингов, изгнание Азербайджанцев, их притеснения. Обвиняли в том, что я привез в Бердадзор 17 армянских семей, что соответствовало действительности, но они считали нас эмиссарами, присланными из Еревана, чтобы организовать национальное движение.
За этот период в Шушинской тюрьме умер некий Шахбазов (Шахбазян. — М. Г.). То, что мы видели и слышали из камер, убеждает в том, что его просто убили. Перед смертью, его заставили подписать письмо, где во всем, что случилось, обвинялись комитеты «Крунк» и «Карабах».
Осенью было некоторое послабление режима — в связи с приездом Ельцина и Назарбаева (Железноводская инициатива. — М. Г.). Почти месяц нас не избивали, хотя в отношении еды все оставалось по-прежнему. Однако переговоры оказались безуспешными, а почти сразу вслед за этим конфронтация еще более обострилась, началась самая настоящая война. В это время произошел случай, имевший для нас самые тяжелые последствие — авария вертолета, в которой погибли многие их деятели, в т. ч. прокурор Карабаха Плавский, по чьей санкции нас всех арестовали. Он, кстати, посещал нас в самом начале нашего ареста. Мы попытались поговорить с ним, но он только бросил нам: «У вас есть права — защищайтесь…» Фактически просто отмахнулся, прекрасно зная, как мы могли «защищаться». И я еще тогда подумал, что наше положение безнадежно, ибо нам некуда идти и некому жаловаться — перед нами везде будет стена.
После аварии вертолета для нас началась поистине адская жизнь. Я даже не знал, так ли тяжело в аду, как было нам. Вот вы написали, что пытки можно сравнить со средневековыми, а я не уверен, что инквизиция была столь жестока. И я хотел бы назвать имена тех ребят, которые мужественно это перенесли. Был у нас там, например, Сероб Захарян, владелец небольшого «ветерка», где собирались и обедали наши фидаины, хранилось оружие.
Надо вспомнить еще и 50-летнего Оргинала Гаспаряна — этот человек был просто мирным жителем, не имеющим никакого отношения к движению. Его избивали особенно, почему-то именно на него в камере обрушивался первый удар.
Среди следователей были профессиональные садисты — могли бить сразу 6—7 человек. Единственным нашим спасением были обмороки, потери сознания — кстати, врач тут же заходил и проверял, не симулируешь ли. Могли ходить по нас сапогами, могли заставить голым лежать на цементном полу по 5 — 6 часов и так по любому поводу. Заставляли нас делать омерзительные вещи — и некоторые, не выдерживая этой невыносимой боли, поддавались. В основном те, кто подписывал какие-то бумаги, делали это после пыток электрическим током.
Как-то приехали представители союзной прокуратуры из Москвы. Мы попытались им кое-что сказать, но много рассказать не могли — азеры бы потом нам это припомнили. После их ухода не переменилось ничего. Был еще случай, когда приехали то ли французы, то ли англичане и интересовались именно бердадзорцами. Так они за одну ночь всех отправили из Шуши в Баку, оставив только меня и еще одного нашего. Я слышал, как разговаривали рядом с моей камерой, но иностранцам так и не дали войти и поговорить со мной.
Скажу о передачах. Единственным каналом что то передать была комендатура. До меня же из трех посланных передач дошли лишь какие-то жалкие остатки. Одежду, правда, получил.
В последних числах декабря мы надеялись, что хоть в честь Нового года нас оставят в покое. Но 29, 30, 31 декабря нас почти не кормили. 1 января с нас сняли всю теплую одежду и посадили в «черный ворон». Повезли через Лачин и Кубатлы в Баку, в Баиловскую тюрьму. Здесь мы встретились с нашими ребятами. Трогательная была встреча, мы не могли удержаться от слез, глядя друг на друга и с трудом узнавая товарищей. Меня не узнавали — так я поседел и похудел.
Семь дней нас продержали в этой тюрьме. Выводили на работу, где мы общались с заключенными-азербайджанцами. Отношение их к нам было как к собратьям по несчастью, но были среди них негодяи, норовящие пнуть ногой, ударить нас.
Затем нас перевезли в Шувелянскую тюрьму, где снова начались избиения. Нас седлали, били деревянной дубинкой по животу, позвоночнику — в основном во время прогулок, «шмонов», которые проводили раз в неделю. Снимали всю одежду, ставили в ряд — и начинали. Длилось это 15 — 30 минут.
С переводом в Баку у нас совершенно исчезла надежда на освобождение. Правда, были случаи «изменения меры пресечения» — это, очевидно, делалось за большие деньги.
Но ситуация все больше ухудшалась, и мы совсем отчаялись. Состоялся «суд». Нас возили в Верховный суд. Били и по дороге, и в подвале здания суда. Меня возили два раза — в качестве свидетеля.. У нас были ленинградские адвокаты, которые, естественно, ничем, нам помочь не могли. На суде я сказал все, что считал нужным, зная, что после меня ожидают ужасные побои в подвале. Но не сказать не мог, хотя состояние у меня к тому времени было очень тяжелое, еле двигался.
В середине января начались обмены. В этот же период нас посетили представители Международного Красного Креста. Мы впервые получили возможность написать письма родным и получить ответы. Их получили все, кроме меня. А 30 марта — кстати, в день моего рождения — состоялся суд надо мной. Меня приговорили к 10 годам строгого режима.
17 апреля за мной пришли. Повели к начальнику тюрьмы, который сказал, что своим освобождением я обязан ленинградскому адвокату Тюляеву, который защищал меня на процессе. Нас повезли в Барду, недалеко от Агдама, где мы провели одну ночь. И здесь случилось со мной еще одно печальное приключение. Избивавший нас дежурный тюремщик заметил у меня золотые коронки зубов. Потребовал, чтобы я снял их и отдал ему. Я отказался. Он избил меня, затем взялся за других ребят, говоря, что все это из-за меня. Заставлял их бить меня. И сам нападал на тех кто отказывался это делать. Этого я уже не мог перенести и обещал ему отдать коронки утром.
Рано утром за нами пришли и повезли в Агдам, где продержали до 28 мая. Периодически шел обмен. Но где-то в середине мая вновь начались ужасные побои. Нас содержали в железной будке на стадионе, не давали отдыхать, спать, заставляли работать день и ночь. И били, били… Приходили даже специально какие-то люди, издевались, плевали нам в лицо, унижали. О многом просто невозможно рассказать.
Меня и еще пятерых наших обменяли 28 мая примерно на такое же количество азербайджанцев. Процедура обмена проходит весьма буднично: приезжают в условленный час машины, и две группы людей одновременно идут в разные стороны. Есть люди с обеих сторон, которые постоянно занимаются организацией обменов. Кстати, в этот промежуток времени в регионе прекращается стрельба.
До сих пор не могу полностью прийти в себя, хотя прошло уже полгода. У меня сломано пять ребер, и последствия этого кошмара, безусловно, дадут еще о себе знать…
Что можно добавить к этому рассказу? И нужны ли какие-либо комментарии к тому, что рассказал этот рано поседевший человек с печатью перенесенных страданий в глазах?
Последствия… Их еще ощутят — не только бывшие заложники, но и все мы, по ту и эту сторону кордона, ибо подобное безумие не может пройти бесследно не только для жертвы, но и для палача.
Марина ГРИГОРЯН.
