Микаэл:
В Баку у нас было две квартиры. Одна – в самом центре, на улице Низами, 137, вторая – на улице Красина, 60, это район Баилово. Когда мы жили в Азербайджане, мое имя звучало немного иначе – Михаил, а фамилия была русифицирована – Оганезов. Родился я в Баку и прожил там до 14 января 1990 года – в этот день нам пришлось эвакуироваться на военном корабле. После этого мы провели три с лишним года в Москве, а потом эмигрировали в Соединенные Штаты.
На момент бегства из Баку мне было пятнадцать лет, младшему брату Роману – одиннадцать. Мама была профессором математики в Институте нефти и химии (АЗИ), отец – начальником отдела в Министерстве нефти. Бабушка работала главным врачом 15-й объединенной больницы района Бадамдар в Баку, а потом врачом в поликлинике N1, в самом центре города.
Все, что произошло с нами в тот период, я помню очень хорошо. Надо сказать, что до начала событий Баку постепенно заселялся прибывшими из разных районов республики сельчанами. Бакинцы называли их чушками. Эти люди, желая оскорбить собеседника, в разговоре между собой называли его армянином. Наш двор на протяжении многих десятилетий был армяно-русским, большинство при этом составляли армяне. Первые азербайджанцы появились у нас в 1983 году, приехали из Физули. У одной из наших русских соседок был внебрачный сын от азербайджанца, его звали Айхан. Нормальный парень, мы с ним дружили. Но пару раз я слышал разговор жителей соседнего двора – азербайджанцев о том, что в нашем дворе живут одни гяуры, то есть неверные, но есть и один «ислам баласы» – мусульманский ребенок, то есть Айхан. Так что я еще подростком чувствовал, что отношение к армянам было не просто предвзятое, но типично расистское, шовинистическое.
Подходил 1988 год. О событиях в Сумгаите мы узнали не из прессы, а от медиков, работавших в тех моргах и больницах Баку, куда привезли изуродованные тела зверски убитых армян. Эти люди были просто в шоке от того, что видели. Шушукались между собой, а нам говорили, что вы себе не представляете, что там происходит. Однако даже после «сумгаита» армяне все-таки не до конца осознали, что произошло. Да и большинство азербайджанцев еще не думало, что Сумгаит станет для них моделью для дальнейшего поведения, в том числе в Баку.
Я не помню, чтобы кому-то из моих знакомых азербайджанцев было стыдно за Сумгаит. Только изредка в газете «Бакинский рабочий» появлялись какие-то небольшие заметки с дежурными призывами к толерантности, с рассказами о том, как хорошо живется армянам в Азербайджане, приводились примеры живущих там известных армян. Это все продолжалось до осени 1988 года, когда в прессе началась антиармянская кампания, связанная с якобы вырубкой реликтовых лесов в местечке Топхана в Нагорном Карабахе. Газеты трубили о том, что армяне уничтожили все ценные деревья, чтобы открыть на этом месте филиал Канакерского алюминиевого завода.
На самом деле это была абсолютная утка: никаких ценных деревьев там не было и строить завод никто не собирался. Однако это не останавливало азербайджанцев: по республиканскому телевидению ежедневно показывали передачи, в ходе которых представители так называемой «азербайджанской интеллигенции» вели промывающие обывателю мозги разговоры. Лейтмотивом передач были одни и те же постулаты: армяне – предатели и враги Азербайджана и азербайджанского народа, они уже столько столетий живут на нашей земле, пьют нашу воду, едят наш хлеб и одновременно высасывают нашу кровь. А сейчас еще и вырубают наши леса. Обстановка последовательно и сознательно нагнеталась, населению внушали мысль о том, что армяне – опасный враг азербайджанцев, в массовом порядке велась антиармянская пропаганда. Это был типичный формат фашистской Германии, Руанды. Как бы первый шаг к геноциду, когда создается миф и происходит демонизация и дегуманизация врага – в данном случае армян.
Где-то с ноября 1988-го на площади, прямо рядом с нашей школой N160 на проспекте Ленина, начались многолюдные митинги, на которых звучали лозунги типа «Смерть армянам!», «Пойдем на Карабах!», «Изгоним врагов из нашего дома!», «Без евреев, без армян расцветет Азербайджан!», «Русских – в Рязань, татар – в Казань!». Плакаты с такими лозунгами были расклеены и в городе. Я каждый день по пути в школу видел и слышал все это. Естественно, что на площади, где постоянно находилось несколько десятков тысяч людей, которые там дневали и ночевали, курили анашу (запах распространялся по всей округе), царила страшная антисанитария и многие заболели дизентерией. Поэтому они запустили новую утку – якобы старуха-армянка специально продала на площади отравленные пирожки, чтобы навредить азербайджанцам. Это послужило сигналом к началу пока еще локальных антиармянских акций, особенно в тех районах, где население было смешанным, армяно-азербайджанским. Они еще боялись соваться в чисто армянские или армяно-русские центральные районы, как, например, наш, потому что армяне там жили уже много десятилетий, были более сплоченными и организованными, создавали небольшие дружины, чтобы в случае чего защищаться. В нашем дворе тоже так сделали. А вот в школу практически каждый день кто-то пытался ворваться, все знали, что директор, многие учителя и ученики – армяне. На первом этаже постоянно били окна, пытались вломиться, поэтому группы родителей дежурили у главного входа, все входы были перекрыты. Вместе с тем на периферии города постоянно происходили убийства. В домах, магазинах постоянно выискивали и находили армян, их вытаскивали из транспорта, чтобы подвергнуть насилию. К тому времени в Баку был введен комендантский час, войска дислоцировались в определенных частях города, особенно там, где компактно жили армяне. Стояли небольшие заграждения из БТРов, танков и солдат. В газете «Бакинский рабочий» ежедневно печатали комендантскую сводку, и хотя она была официозом и власти старались многое скрывать, но все равно, в сводках сообщалось об убийствах, избиениях, грабежах и других случаях насилия в отношении армян. Я тогда регулярно вырезал такие сообщения и собирал их, жаль, что с нашим бегством эта коллекция затерялась.
Такой была ситуация с осени 1988-го до апреля-мая 1989-го. Первая волна массового отъезда армянского населения из Баку приходится на период конца 1988 года, когда началась вся эта истерия с Топханой. Большинство бакинских армян уже не хотело оставаться в Баку, просто не все были достаточно решительными, да и не у всех была возможность собраться и покинуть родной дом. К тому же люди пытались уехать более-менее цивилизованно, найти место для проживания, а не скитаться где-то. Тем не менее как минимум 200 тысяч армян покинули Баку именно в этот период, в течение нескольких месяцев.
7 декабря 1988 года нам позвонила родственница из Кафана, бабушкина двоюродная сестра. Спросила, что происходит в Баку, и сообщила, что в Армении случилась трагедия – землетрясение. В новостях об этом еще не говорили. Мы спрашиваем, есть ли жертвы. Она отвечает, что есть и много. Настроение у нас было ужасное. С одной стороны – непрекращающиеся погромы, с другой – страшная новость из Спитака. Помню еще, что в эти же дни скончались наши хомяки и мы не знали, как их похоронить, потому что боялись выйти на улицу.
8 декабря практически во всех учреждениях Азербайджана прошли банкеты. Азербайджанцы под музыку, с шампанским и танцами поздравляли друг друга с землетрясением в Армении, не стесняясь еще остававшихся армянских коллег… Из-за «праздничного настроения» ситуация на несколько дней утихомирилась, даже погромы приостановили. Помню бабушкин рассказ о враче-азербайджанце, который был одним из организаторов «празднеств»: 7 декабря 1988 года он явился на работу с шампанским и конфетами. Так вот, этот «врач» спустя несколько дней вызвался добровольцем полететь в Армению. Когда его спросили зачем, он объяснил, что хочет своими глазами убедиться, что у армян произошло такое «счастье». Не долетел – самолет разбился. Тогда два самолета разбились – один из Баку, другой югославский.
Армян тогда уже повсюду массово выгоняли с работы, а в трудовой книжке открыто писали: уволен за то, что армянин. Моя бабушка еще продолжала работать в своей поликлинике N1 в центре города недалеко от Дома правительства, но уже не главным, а просто врачом. Уроженка Карабаха, она родилась в самом пекле событий, которые происходили в начале ХХ века – 16 марта 1920 года, то есть в дни страшной резни армянского населения Шуши. На их деревню в Карабахе тоже напали турецкие войска совместно с бандами курдов и закавказских татар, которых потом стали называть азербайджанцами. Бабушке было всего несколько дней от роду, когда семья вместе с односельчанами пряталась в горах, в лесах, пока мужчины пытались защитить село от мусульманских банд. Малышка постоянно плакала, и один из жителей деревни, старик, стал кричать на прабабушку, мол, зачем она взяла с собой этого ребенка, он так орет, что нас всех найдут в лесу и перережут. Пришлось матери несколько дней поить дочь маковым раствором, чтобы она успокоилась и заснула.
Потом они переехали в Баку, бабушка закончила школу, мединститут и в 1943 году отправилась на фронт. Участвовала в Сталинградской битве, дошла до Праги, потом и до Берлина. После войны несколько месяцев работала в Вене врачом, затем вернулась в Баку. Около 30 лет моя бабушка была главным врачом поликлиники, в какой-то момент оставалась единственной армянкой-главврачом в столичных поликлиниках, всех остальных давным-давно уволили, но она каким-то чудом держалась. Было негласное указание увольнять армян с руководящих должностей и не допускать их назначения на высокие посты.
Но в 1978 году под надуманным предлогом бабушку все-таки сняли с должности. В ее защиту жители района собрали тысячи подписей, письма были направлены в Министерство здравоохранения СССР и Центральный комитет партии. Приехала комиссия из Москвы, провела расследование и выяснила, что на самом деле все было подстроено. Бабушку восстановили в должности, а начальника районного отдела здравоохранения уволили. Он потом на коленях просил у нее прощения, умолял походатайствовать, чтобы его не снимали с работы. Бабуля (ей было тогда 60 с лишним лет) отказалась, сказав, что сама решила уйти с должности и работать просто врачом.
Человеком она была смелым, решительным, да еще и заработала себе репутацию «армянского националиста». Во время этих событий продолжала ходить на работу в свою поликлинику с риском для жизни. И когда при ней больные или работники–азербайджанцы несли чушь о том, что вот, дескать, они все своими глазами видели, как приехал поезд с азербайджанцами из Армении с отрезанными ногами, руками, ушами, губами, бабуля разоблачала ложь, говорила «принеси мне фотографию, опиши, какой был номер поезда и откуда, какой был вагон, в каком конкретно месте был отрезан нос» и т д. Неудивительно, что ее прозвали дашначкой.
Между тем в поликлинику, где работало очень много армян – врачей и медсестер (в основном это были пожилые женщины), постоянно врывались молодчики с площади. Тогда армян еще не убивали, а «просто» избивали, в том числе врачей в поликлиниках и в больницах. Когда они врывались, одна из врачей – татарка, по-моему, замглавврача – через внутренний телефон предупреждала, мол, армяне, прячьтесь. И эти пожилые женщины, квалифицированные врачи, вынуждены были прятаться по всяким шкафам, под кроватями, чтобы бандитствующие молодчики их не нашли и не избили.
Как я уже сказал, после землетрясения Баку покинуло очень много армян. Люди выезжали на машинах, при этом прекрасно понимая, что в одиночку живыми не доедут, собирались в колонны по 50–60 машин, вооружались чем могли для самообороны, занавешивали стекла тряпками, которые предотвращали попадание камней в машину, и быстрыми темпами проезжали через северные районы, где жили в основном таты и лезгины. Самолетами и поездами тоже уезжали, но здесь риска было больше. Правда, на вокзалах и в аэропорту пока не было регулярных убийств, но постоянно происходили избиения и полный захват багажа. Чемоданы раскурочивались, все ценное отбирали, остальное сжигали.
Бабуля продолжала работать до середины 1989 года. Наша школа находилась недалеко от ее поликлиники. В какой-то момент мы перестали поодиночке ходить по городу, только группой: мама, я, младший брат, бабушка. Думали, если будет нападение, легче отобьемся. Мой класс был многонациональным: из 42 учеников – 10 армян, 10 – азербайджанцев и тех, кто ими считался, еще 10 русских, остальные евреи, грузины, греки. Довольно скоро выехали все армяне, часть русских и евреев, и в какой-то момент я остался единственным мальчиком-армянином. Еще была девочка – полурусская-полуармянка. И весь антиармянский гнев моих одноклассников оказался направлен против меня. Я по примеру бабули отстаивал честь и достоинство своей нации, поэтому меня тоже называли дашнаком. И не припомню хотя бы одну перемену без драк, порой жесточайших, даже в классе. Я был крупным физически и один на один мог как следует за себя постоять. Но однажды кто-то из нашего класса напал на моего младшего (на 4 года) брата. Его очень сильно ударили по голове, и у него долго еще были весьма серьезные головные боли и спазмы, мы его потом с трудом вылечили в Москве.
Роман:
Это было в 1989 году, сразу после каникул, кажется, пятый класс. На одной из перемен я пошел в туалет, там был как бы коридор, где складывали части сломанных парт, а потом две туалетные комнаты – для мальчиков и для девочек. Один из старшеклассников подстерег меня и двинул по голове сиденьем от парты. После этого у меня были сильные спазмы, головные боли, я больше месяца лежал в больнице, и потом долго лечился в Москве, куда мы переехали.
Я родился в 1978 году и лет до пяти-шести даже не знал, что такое азербайджанец, что такое армянин, у нас в семье об этом не говорили. В 1985-м, будучи в Ереване, мы поехали в Эчмиадзин, и один из священников спросил меня, кто я. Естественно, я ответил, что русский, потому что отец у нас по-армянски не говорил, мать с бабушкой только изредка говорили, и мы с Мишей армянского, по большому счету, не знали. Но когда начались эти события, стали учить армянский язык и алфавит.
Микаэл:
Да, действительно, начавшиеся события как бы подстегнули нас приобщиться к своим корням. Как раз в тот период я полностью выучил алфавит и стал читать книги, журналы на армянском, брата научил буквам, и мы более активно стали использовать в общении между собой армянский язык.
Но вернемся к 1988–89 гг. Опасаясь нападений на нашу школу, родители договорились с директором и перевели нас под фальшивой фамилией в другую школу – в районе, где нас не знали. Правда, и там ко мне постоянно подходили и выпытывали, кто я по национальности. Спрашивали, еврей? Сам я особенно не боялся, но родители заставляли меня притворяться евреем. Наша старая школа находилась, как я уже говорил, в центре, на проспекте Ленина, и подавляющее большинство жителей там составляли армяне, что было видно по висевшим в подъездах спискам жильцов. Так вот, там ежедневно что-то происходило: то к кому-то вламывались в квартиру – я не раз был свидетелем, то окна выбивали. Несколько раз по пути на остановку троллейбуса я видел, как очередная армянская семья пыталась загрузить вещи в контейнер, чтобы уехать. Но стоило им вынести и загрузить имущество, набегала большая толпа азербайджанцев, которая избивала людей, вытаскивала из контейнера все их вещи, разворовывала, крушила, разбрасывала и убегала.
С нами тоже кое-что случилось. Наша бабушка, как я уже говорил, была известным в городе врачом, ее многие уважали, даже азербайджанцы, в том числе работники овощных ларьков, уличные торговцы и прочие. Раньше, когда мы покупали у них разные товары, овощи или фрукты, они отбирали для нас лучшее. Но как-то – это был конец 1988 года – мы с бабулей подошли к овощному ларьку, где торговал некий Али. Когда бабушка, как обычно, попросила его дать овощей получше, Али, который всегда был очень уважителен к ней, вдруг говорит: «Пусть твой Вазген снабжает тебя свежими овощами». Речь о католикосе Вазгене I, который для большинства необразованных – да и не только – азербайджанцев был символом всего армянского, всего того, что они ненавидели, и в тот период мы постоянно слышали оскорбления в его адрес. Рядом стоял пожилой азербайджанец, который все слышал. Вдруг он схватил бабушку за рукав плаща, потянул в свою сторону и говорит: «Армянка, пойдем туда, в подъезд, я тебя зарежу». Я уже готов был кинуться ей на защиту, хотя мне всего 14 было, но моя 75-летняя бабуля, не растерявшись, выдернула рукав из его руки, схватила его за шкирку, толкнула кулаком в шею и сказала: «Пойдем, свинья, посмотрим, кто из нас оттуда живым выйдет». Как ни странно, это сработало. Он испугался и отошел.
Роман:
До этого другая история была, когда пришел начальник ЖЭКа Фуад. Он постоянно ходил, брал взятки у всех соседей, но немножко побаивался нашей бабули. Как-то раз он пришел переписывать оставшихся армян, потому что многие уехали, а им надо было знать – где и кого еще можно громить. Начал орать, мол, какое право ты имеешь еще находиться здесь? У него в руках был список. Бабуля, недолго думая, выхватила у него эту бумажку, врезала ему в шею, толкнула, он не удержался и скатился по лестнице.
Микаэл:
В тот же день поздно вечером соседка снизу Тамара Татевосовна, тоже врач, поднялась к нам, мы сидели и пили чай. Вдруг чем-то тяжелым начали ломать нашу металлическую дверь. При этом орут на плохом русском: «Эй, дашначка, выходи!» Родителей не было дома, и мы немножко испугались. А бабуля не растерялась и стала специально громко кричать: «Миша, неси мой револьвер!» Все знали, что она ветеран войны, поверили и быстро ретировались. После этого мы укрепили дверь: вставили металлические штыри и сделали специальные лунки в паркете, чтобы на ночь подпирать дверь металлическим ломом.
Роман:
Мы с Мишей достали где-то кукольную коляску и гуляли вокруг магазинов по вечерам, собирая коробки, чтобы никто не догадался, что мы собираемся уезжать. Приносили эти коробки домой, аккуратно паковали вещи. Парадные двери у нас были очень толстые, деревянные, мы их крепко запирали цепями и еще вставляли балку. Мы также запаслись металлическими гантелями, ядрами, чтобы в случае нападения защищаться.
Микаэл:
Находились и такие, кто грабил знакомых армян. Не знаю, убивали они их или нет, но обворовывали точно. Причем обкрадывали именно пожилых, один такой случай произошел в нашем подъезде. Среди наших соседей были потомственные аристократы, владевшие очень большой коллекцией антиквариата. И эти старики, естественно, были первыми, к кому ворвались и ограбили.
Но были и другие примеры. К примеру, я помню заведующего магазином – необразованного деревенского мужчину по имени Кямал. Этот человек в тот опасный период несколько раз приезжал к нам домой и спрашивал, чем может помочь. Предлагал отвезти куда надо на своей машине. Говорил, что если при отъезде мы не сможем продать какую-то вещь – он ее купит. Такие люди тоже были…
Роман:
Кстати, во время событий мы продолжали регулярно ходить в школу и пропускали уроки лишь изредка, в том случае, когда нас предупреждали о возможных нападениях. После того, как родителям удалось продать квартиру на Низами, наши метрики изменили, мы стали Рамизом и Микаилом и периодически меняли школы, потому что нашу семью знали и могли вычислить, где мы. К декабрю 1989 года армян в Баку осталось очень мало. Наша семья тоже сидела на чемоданах, все было собрано и упаковано, а отец в Москве готовил жилье для нашего переезда. И тут произошло нападение на вторую нашу квартиру, где в тот момент находилась наша еврейская бабушка. Ее схватили и хотели избить. Одна из соседок – армянка, притворившаяся азербайджанкой, вышла и стала кричать, что эта старая женщина не армянка. Бабушке заломили руки, проверили паспорт, бить не стали, но квартиру ограбили. Мы ее тут же отправили в Москву. В этот же период участились драки в школе, на нас с братом нападали азербайджанские подростки.
Я помню, как во время драки они часто угрожали нам – вот увидите, дескать, в январе вам устроят румынские события (тогда в Румынии расстреляли Чаушеску). То есть даже дети знали, что что-то готовится. Я и матери говорил об этом, она звонила в ЦК, в центральную комендатуру, а ей говорили, что армяне просто паникуют и ничего подобного быть не может.
Микаэл:
Я учился в классе «А», то есть для одаренных детей, где азербайджанцев было очень мало – двое-трое. Один был из очень интеллигентной семьи, и мы даже дружили. Иногда приходили из смежных классов, пугали, мы дрались. Наша классная руководительница, русская – кстати, до сих пор в Баку живет, – была очень строгая, никого не впускала в класс и пыталась оградить нас от опасности.
В школе я слыл главным «дашнаком». Каждый день выслушивал оскорбления национального характера, вступал в драки. На меня побаивались нападать в одиночку, но иногда случалось. Помню, был у нас такой Заур Исмаилов, вроде из интеллигентной семьи. Однажды в кабинете географии захожу в класс и вдруг чувствую жар на руке. Резко хлынула кровь. Я оглянулся – вижу, этот Исмаилов убегает. Педагог Нелли Константиновна, тоже армянка, сразу отвела меня к тете Седе – медсестре. Оказывается, он очень глубоко полоснул меня лезвием.
Роман:
Первыми из наших соседей уехали Аванесовы, они жили напротив. Продали огромную шикарную квартиру всего за пять тысяч рублей еразам (ереванским азербайджанцам – прим. ред.). Туда въехала семья с двумя детьми. И вот эти дети бегали по двору и пели на армянском языке «Ղարաբաղը մերնա, ափսոս թուրքի ձեռնա» («Карабах – наш, жаль, что в руках турок» – прим. ред.).
Микаэл:
Они приехали, кажется, из Кафана целыми и невредимыми и привезли с собой домашних животных – баранов и коз. И вот в этой шикарной квартире, в ванной комнате поставили деревянные ясли и кормили своих животных. Сами они в буквальном смысле слова светились, потому что все зубы у них были золотые. Вместе с тем новые соседи были достаточно дружелюбные, во всяком случае, ничего злого об армянах они не говорили.
Начались новогодние каникулы 1990 года. Обычно, когда что-то происходило вокруг школы, мы звонили моей однокласснице Антонине Наджаровой, которая жила рядом со школой. Ее дедушка был известный профессор Наджаров. Мы звонили им и спрашивали, как там ситуация, опасно ли идти в школу. 12 января, когда каникулы уже заканчивались, мама позвонила им. И Тонина мать, рыдая, начала кричать в трубку: «Жанна, ты себе не представляешь, что происходит! Идет толпа. Огромная толпа, больше ста человек…»
Мы быстро кинулись на балкон – посмотреть, что происходит во дворе. Никого не было. Мы заперлись сами и начали кричать соседям, мол, запирайтесь, идет толпа. В то время у нас еще оставались три армянские семьи – мы, Арустамовы-Арутюновы и Парсадановы, к которым к тому же, спасаясь от расправы, переехала родственница 94 лет. И тут толпа ворвалась в наш двор. Мы успели запереться, но дверь в квартиру Арустамовых-Арутюновых выломали сразу. И всех выволокли во двор, бросив на проезжую часть. К счастью, их дети – мальчик и девочка, примерно наши ровесники – были у нас. Они стояли на балконе и видели, как родителей топчут ногами, избивают палками и кипятком из чайника поливают… Бабушка кричала, звала на помощь, ее схватили, сломали руку и тоже бросили на проезжую часть. Потом Иру и Вову – родителей – увезли куда-то…
Мама строго велела нам закрыть ставни, чтобы мы не видели эту страшную картину, но мы через щелочки все видели. Вторую семью – Парсадановых – избивали дома. Там было три женщины: одной сорок с небольшим, две старые женщины и еще мальчик лет 8–9. Одной из старушек – 70-летней Марии – руки поломали и обожгли сигаретами, 94-летнюю Шушаник ударили швейной машинкой и рассекли голову. Она потеряла сознание, но выжила. А во дворе бандиты развели костер и жгли паспорта армян.
У нас, естественно, началась паника. Мы бросились звонить во флотилию, потом мама позвонила начальнику милиции. И когда погромщики начали выламывать нашу дверь, во двор въехал первый КамАЗ с матросами. Увидев их в щелочку, мы открыли окна и стали кричать матросам, что вот только что наших соседей забрали в заложники. Погромщики тут же убежали.
Мне запомнился один интересный факт. Когда мы через двор выходили, я заметил, что за какие-нибудь полтора часа весь двор оказался усыпан порванными фотографиями, книгами и документами из армянских квартир. Какой-то особый кайф для погромщиков состоял в том, чтобы имущество забрать себе, а то, что им не нужно – фотографии, книги, документы – порвать и рассыпать во дворе.
Матросы отвезли нас в казармы. Там уже находилось около 400 человек с нашего района, кого удалось спасти матросам Каспийской флотилии. Было очень много русских, армян и в офицерском составе. Много раненых, обожженных, порезанных, в основном пожилых людей, с ужасными синяками на лицах, со следами ожогов от потушенных сигарет. С каждым часом привозили все больше и больше избитых, замученных, окровавленных, полуживых людей.
Где-то в 4–5 утра, когда мама опять пошла за кем-то, чтобы спасти и привезти, вдруг объявили, что нам надо уезжать, потому что мы не имеем права тут оставаться. Они не разрешали звонить, говорили, что все телефоны прослушиваются и гражданский порт перекрыт. И если, мол, узнают, что армяне уезжают через военный порт, то затопят корабли перед бухтой и вывезти людей будет невозможно.
Роман:
Нас буквально впихнули в алабашку – это такой желтый автобус, и повезли на какой-то поломанный пирс. По этому пирсу мы шли очень долго. Потом погрузили на корабль, который был рассчитан на 250 человек, а беженцев было раза в три больше. Когда мы отплыли, корабль аж просел от тяжести. Потом вдруг резко ухудшилась погода, начался ливень, поднялся сильный ветер. Нам запретили выходить на палубу. И вот мы сидим в этих трюмах, каютах, качает ужасно, у всех началась рвота из-за морской болезни, кроме бабули и меня. Нижние каюты уже начало затапливать.
Одна женщина в нашей каюте была на коляске, ее спускали с балкона на связанных простынях. Люди рассказывали друг другу, как они спасались. Как пожилых женщин 60–80 лет привязывали полотенцами и спускали с одного этажа на другой… Короче, кошмар был какой-то. Избитые, полумертвые, обожженные, окровавленные люди на корабле, нижние этажи которого уже заполнялись водой…
Миша:
И при всем этом измученные и изувеченные женщины сидят и шутят… И мы тоже – рассказываем и смеемся. Никто не плакал!
Подавляющее большинство на корабле были армяне. Помню парня – на вид чистый русский, лет 24–25. Тоже избитый. Я его спрашиваю: «А тебе за что попало?» А у меня, говорит, фамилия армянская. Мама литовка, а папа полурусский-полуармянин. Один эстонец был весь в синяках. Случайно оказался в Баку в это время и его приняли за армянина, смуглый был.
Интересно, что корабль плыл больше трех дней, хотя обычно этот путь занимает полтора-два дня. На третий день шторм утих и мы поднялись на палубу. На ней было много вмятин от сильных волн. Берег был уже виден и нам сказали, что мы приплываем в Махачкалу. И тут наш корабль загорелся. Из-за перегруза приходилось использовать гораздо больше топлива. От жара загорелась труба.
В Махачкале нас ждали: на пристани полно людей, милиция, десятки машин «скорой помощи». Они нам помогли выгрузиться с корабля, усадили в автобусы и повезли в казармы. Больных и раненых увезли в госпиталь, остальных опросили. Когда повели кормить, персонал и помогавшие нам люди начали расспрашивать, что же с нами случилось. Я хорошо запомнил эту картину: очевидцы и жертвы рассказывают и шутят, а те, кто слушают про эти ужасы, сидят и рыдают. Они все были в шоке.
Казармы переполнены – наш корабль, как выяснилось, был не первый из Баку. Люди сидели на полу, мы с братом спали на бильярдном столе, это была наша кровать. Потом дозвонились до матери, узнали, что у нее все в порядке и в Баку ситуация немного успокоилась. Спустя несколько дней некоторых отправили в Ереван, где у них были родственники, а мы уехали на поезде в Москву. Там на вокзале тоже стояли машины «скорой помощи». Перрон был оцеплен милицией, тех, кто нуждался в лечении, грузили в машины «скорой помощи», а остальных отправили в пансионаты в Подмосковье. Те беженцы, у которых не было родственников в Москве, остались жить там – пусть и в тесноте, но в более-менее нормальных условиях. Так вот им помогла Россия.
Надо сказать, что уже начиная с конца 1988 года американское посольство в Москве начало принимать документы армянских беженцев из Азербайджана, которые хотели эмигрировать в США. Отец в ходе одной из командировок в Москву сдал наши анкеты. Естественно, обратный адрес указал бакинский. И вот в 1992 году мы, живя в Москве уже почти два года, решили узнать, что случилось с нашими анкетами. Позвонили в посольство, а там говорят, что у нас через две недели интервью на выезд. Мы были в шоке. Нам дали целую стопку документов, которые мы должны заполнить на английском. У бабули была университетская подруга, Греза ее звали, она тоже была врачом, а ее родная сестра была преподавателем английского. У сестры еще 40-летняя дочка была, инвалид, она не ходила. Они сильно пострадали во время погромов. Мать и дочь зверски избили. В результате у дочери резко ухудшилось состояние, потому что ей переломали кости. И с тех пор она была уже абсолютно недвижима. Они тоже бежали в Москву. Вот сестра Грезы и помогла с переводом документов.
Роман:
Нам удалось вывезти из Баку кое-какие ценности – серебро, золото, немного денег. А многие семьи приехали абсолютно без ничего, буквально с пустыми руками, их обобрали до нитки. Армянское посольство в Москве организовало акции по сбору одежды и самого необходимого для беженцев. Мы туда часто ходили по своим делам, даже коридоры были просто устланы людьми. Бесчисленное множество беженцев в течение многих месяцев жило буквально на полу в коридорах посольства. Гарри Каспаров тогда очень помог, примерно через полгода после нашего приезда в Москву он раздал бакинским армянам по тысяче с лишним рублей на семью, это были тогда большие деньги.
Микаэл:
Мы следим за ситуацией в Армении и знаем, что в Азербайджане создана целая индустрия лжи и фальсификаций, с помощью которых азербайджанское руководство пытается не просто приуменьшить или исказить то, что происходило с армянами Азербайджана в 1988–1990 гг. в Сумгаите, Баку, Кировабаде, Карабахе, а перевернуть все с ног на голову и представить ситуацию в совершенно ином свете. Именно поэтому столь важно собирать документальные свидетельства очевидцев и свидетелей произошедшего.
Хочу еще отметить, что в те годы около 50 тысяч азербайджанских армян оказались в Америке. В основном живут они достаточно хорошо, многие создали свой бизнес. Но психологическая травма от пережитого осталась у всех навсегда: большинство людей не хочет вспоминать, рассказывать о том, что случилось с ними, или что они видели.
Вместе с тем многие армяне из Азербайджана, как, например, наша семья, занимаются благотворительностью и помогают Армении и Карабаху. Мы участвуем во всех общенациональных телемарафонах, кроме того, в течение последних 14–15 лет активно содействуем компьютеризации школ и других учреждений в РА и НКР.
Сан-Франциско, штат Калифорния, США
31.03.2014 г.
