Светлана:
Я родилась и выросла в Баку, в поселке Говсаны. Мои родители – выходцы из Карабаха. Папа переехал в столицу в 1950 году, когда жить в деревне стало очень тяжело. Дедушка и бабушка с обеих сторон карабахские, из села Хндзористан. Мы проводили там все лето, все наши братья и сестры ездили отдыхать туда. Бабушка с маминой стороны – Тамам – всегда, до последнего дня носила армянский национальный костюм и была похоронена в нем.
Впервые о стычках между армянами и азербайджанцами я услышала от бабушки. Мы часто расспрашивали ее о прошлом, потому что она очень интересно рассказывала. И много раз бабушка упоминала о том, что «вот когда нашу деревню сжигали, когда на нас нападали, мы убегали и пережидали это все в лесу, а потом возвращались назад». И мы постоянно спрашивали: «Бабушка, зачем вы все время возвращались назад?» А она просто и наивно отвечала: «Куда же мы должны были возвращаться? Там же наш дом». Тогда мы были детьми, подростками, и не придавали ее воспоминаниям особого значения. Для нас это была далекая история.
А первые серьезные личные воспоминания – это события в Сумгаите. До этого мы всегда себя считали бакинцами, все говорили на русском, но дома мы говорили на армянском, потому что у нас были бабушка и дедушка. И в деревне с родственниками общались на армянском. А так – школа, институт, работа – все было на русском языке. Мы немного владели азербайджанским, потому что у нас были друзья, соседи. У моего брата и папы было очень много знакомых, мы все нормально жили, как тогда считалось, в нормальной советской стране, в одном поселке. Никто ни о каких национальностях не думал и не делил людей по этому принципу, все праздники мы встречали вместе. И, наверное, именно поэтому был сильный шок, когда все стало резко меняться. Люди вдруг переставали с тобой здороваться, обходили стороной, переходили улицу, чтобы не встречаться, делали вид, что не замечают. Мы не могли понять что это, откуда? Моя мама работала в детском садике, где нянечки в основном были армянки. Она говорила: «Я не могу понять – соседка со мной не здоровается!» Это было еще до Сумгаита.
Когда уже события начали стремительно развиваться, эти эпизоды стали всплывать в памяти. Мы работали в большом военном институте с многонациональным составом. К нам приезжали работать специалисты из разных городов. В последние годы, когда уже Алиев был у власти, приходило очень много ребят из деревень, которые плохо владели русским. И вот как-то к нам в лабораторию зашли молодые ребята, завязалась беседа. Они стали говорить: «Вот кто у нас начальник лаборатории? Еврей. Кто начальник группы? Армянин. Вы – армяне». Я говорю: «А в чем дело?» Он говорит: «Вот я азербайджанец, закончил институт, приехал работать. Молодой специалист, живу в конуре, а у вас дома и квартиры». Я говорю: «Не поняла, к чему ты это говоришь?» И показала через большое окно в лаборатории: «Вон, смотри, все эти дома строил мой папа с группой товарищей-армян с 50-го года. На каждом из домов есть вывеска с указанием года – 1951, 1952, и я могу тебе сказать, кем именно они были построены. Во-вторых, я родилась здесь, в этом поселке. Это моя родина. Закончила политехнический, работаю здесь. Все, что я за эти годы отдавала, я отдавала своей стране. А ты? Приехал из деревни, закончил институт… И если ты такой патриот – езжай назад и поднимай свою деревню. Почему ты претендуешь на мою квартиру, на мою должность?» Вот такие разговоры уже шли на больших предприятиях, потому что молодежь там считала, что все должно быть национализировано, все должно принадлежать народу. И раз мы живем в Азербайджане, то должно принадлежать азербайджанцам.
Это был уже 1988 год, первые события, Сумгаит, – все были в шоке и не знали, что творится. Помню, родственник наших близких друзей, Леня, жил в Баку, а работал в Сумгаите. И вот он рассказывал, что не мог поехать в город – дороги были перекрыты, и он не знал, что делать. Ведь в первые дни информация не доходила вообще, никто ничего не знал. А потом моя тетя Женя – не знаю, откуда она узнала, – говорила, что надо туда поехать, искать тела, узнать что случилось, кого убили, кто жив… Очень долго невозможно было узнать правду о том, что происходило в Сумгаите. Но уже тогда многие армяне задумались о том, что пора уезжать. И брат нашей невестки сразу уехал искать жилье в России. Но многие все-таки верили, что ничего не будет. Особенно свекровь моя, она была такая бакинская патриотка и говорила, что в столице такого случиться не может. Мол, есть власть, поэтому даже не думайте. Мы пытались ей объяснить, что пора переезжать в Армению или куда-нибудь еще, но она не хотела уезжать. Сказала, что не уйдет из своего дома. Дескать, власть меня защитит – живем-то в столице.
Уже начинались стычки в автобусах, ходили разные слухи – то там, то здесь что-то случалось. Мы тогда ездили на работу на служебных автобусах. И вот в дни, когда на площади Ленина народ уже собирался на демонстрации – их тогда «мирными» называли – какие-то молодые люди остановили наш автобус. А водители наши были все азербайджанцы. И парень спрашивает водителя – куда, мол, едете. Тот отвечает: «На работу везу людей, в Говсаны». А тот говорит: «А ты разве не знаешь, что все порядочные люди должны быть на площади Ленина?» Шофер наш быстро выкрутился, отвечает: «Было указание сначала приехать на работу, а потом нас пересадят на другие автобусы и оттуда мы приедем». Мы сидели замерев, никто не мог понять, что происходит, зачем мы должны ехать на площадь. Никогда не забуду этот день. Приехали, значит, на работу. У входа в институт такая вертушка была, мы должны были показывать пропуска и проходить. И вот я смотрю – не все проходят. А в стороне собирается азербайджанская молодежь. Я подошла к стоявшей там замдиректора, азербайджанка была она, Ява Набиевна, и спрашиваю: «Что присходит?» Она говорит: «Мы выделяем группу людей на демонстрацию. Это по желанию». Вот таким было начало, когда они выходили на митинги: сначала сотни, потом тысячи. Собирались на площади Ленина и произносили речи – за демократию, против коррупции, против власти русских. Но со временем там такая толпа уже собиралась – просто кошмар. Несколько раз наших сотрудников тоже отправляли с работы автобусами туда на демонстрацию.
Потом меня вызвал начальник отдела и сказал, что всех армян отправляют в отпуск, хотя в нашем институте было очень спокойно. Мы удивились: «Как, сейчас, в ноябре?» А он говорит: «Желательно всем уехать». Мы впопыхах забрали свекровь и уехали в Одессу. Там начали интересоваться возможностью обмена жилья, но цены уже поднялись, потому что люди поумнее стали уезжать гораздо раньше – сразу после Сумгаита. Ведь начали-то они с демократических речей, но очень скоро перешли к антиармянским и антихристианским лозунгам.
И конечно, не только к лозунгам, но и к действиям. Хорошо помню, как начальник измерительной лаборатории – в нашем институте многие лаборатории возглавляли армяне – как-то не пришел на работу. Начали звонить ему. Оказалось, его вытолкнули из автобуса и он разбился – лицо все было побитое. В городском транспорте мы уже боялись ездить, старались ехать, опустив глаза, не одевали колец, других украшений. Утром я очень рано выходила на работу, было еще темно, надо было выйти из подъезда и пройти несколько кварталов до того места, где нас забирал автобус. И было страшно идти по улице, потому что могли остановить и проверить паспорт, могло случиться все, что угодно. Потом пошли мерзкие разговоры на работе: «Ой, там, в Армении что-то сделали с моим братом-азербайджанцем». Сотрудники начали нас обходить, люди стали кучковаться, то есть обстановка на работе накалялась.
Моя очень близкая подруга Виолетта – у нее мама была русская, а папа азербайджанец – перестала здороваться, обходила меня. Я была просто шокирована и никак не могла понять причину такой перемены. К тому времени уже начались разговоры о Карабахе, о том, что это, мол, наша земля и мы ее не отдадим. И как-то, забыв, видимо, о том, что я родом из Карабаха, она сказала мне про карабахцев: «И так давали им столько свободы, в институте были льготы для людей из районов, а они вот так с нами!»
Постепенно жить становилось опасно, просто невозможно. Когда на улицах все кричат «Баку – только для мусульман», ты поневоле задумаешься – а что это означает? Нас ведь, армян, в городе было много, что они могут сделать? Никому не хотелось думать о плохом. Но когда подруга звонит и кричит: «Не выходи из дому», когда страшно даже к врачу пойти, то понимаешь, что здесь жить невозможно. Люди уезжали, хотя это было совсем непросто: прописка, жилье, работа – все это надо было искать. Но когда уже и на работе всем армянам сказали – уезжайте, мол, в отпуск, мы поняли, что обстановка накалилась до предела. От властей абсолютно никакой помощи не было, и мы понимали, что надеяться не на кого…
Игорь:
Мне на работе по-дружески сказали: «Знаешь что, не приходи на работу, побудь дома. Нежелательно тебе приходить». Потом я сам все узнал. Например, о том, что все армяне в ЖЭКах были под учетом, они отлично знали – где, по каким адресам живут армяне.
Я как-то поехал в магазин для военнослужащих – отец у меня был ветераном, прошел всю войну – и мне там ничего не дали. Сказали, что армянам ничего не дают. Женщина, которая хорошо знала нашу семью – ее муж служил с моим отцом, – подошла ко мне и говорит: «Игорь, все. Тебе ничего не дадут. Ваша карточка выброшена». Пошел в гастроном, где меня все продавщицы знали, азербайджанки, конечно. А в Баку в кассе в те годы могли не додать сдачу – 10, 15, 20 копеек. А в этот раз кассирша мне все полностью отдала, заявила, что, мол, не хочу быть в долгу перед армянами, и швырнула мне деньги.
Возвращаюсь домой – и вдруг получаю удар большим камнем в переносицу, до сих пор шрам остался. Оглянулся – никого. Хлынула кровь, я иду и думаю, как же так дома показаться, испугаются наши. И пошел к другу, он полуазербайджанец-полурусский. Это случилось уже в нашем районе, где все меня знали. В метро как-то ехали домой, смотрим – стоит шантрапа. Молодые ребята лет 17–18. И один распахнул плащ и другому показывает – смотри, я все приготовил. А там у него заостренная арматура.
А как я уезжал из Баку – это другая история. Очень тяжелая.
Светлана:
Мы тогда поехали в Одессу, чтобы посмотреть, есть ли шанс там зацепиться. Гера – старший брат Игоря, сказал, что обменять квартиру нам не удастся, потому что все знают о накаленной обстановке в Баку. Мы хотели маму Игоря оставить жить там – у сына, у дочери. Но Маргарита Гавриловна сказала, что поедет назад, потому что ничего плохого в нашей стране быть не может. И мы все вернулись в Баку, где обстановка все ухудшалась.
Я была тогда беременна, на работу не ходила. Взяла декретный отпуск на два месяца раньше. Не ходила к врачам – боялась, потому что первого ребенка мы потеряли, а врачом в поликлинике была азербайджанка. Надо было уезжать из города, чтобы нормально родить, и мы стали звонить в Москву, выяснять, куда можно выехать.
22 апреля я улетела рожать в Москву. Из Баку мне чуть ли не каждый день писали и говорили по телефону, что в городе становится все хуже, обстановка все опаснее, дескать, даже не думай возвращаться. С приезжающими в Москву командировочными мне присылали вещи, одежду. Игорь говорил, что вряд ли мне придется возвращаться домой.
Игорь:
Я остался в Баку, потому что нужно было продать квартиру. Это был уже конец 89-го – начало 90-го, январь. Надеялся, что хоть какие-то деньги получу за нее и смогу купить жилье в Пензе, куда мы решили переехать. Договорились с одним парнем на 15 тысяч, но в итоге я продал я ее за десять, потому что брат покупателя как-то пришел ко мне домой и очень грубо, по-хамски повел себя. Он подошел к брату, с которым мы разговаривали, и говорит ему на азербайджанском, мол, ты что, с ума сошел? Ты зачем ему 15 тысяч даешь, они же все равно уедут. 10 тысяч дай и пусть радуется. А тот порядочный был – говорит, понимаешь, я уже договорился. Но брат его убедил все-таки. Десять тысяч эти несчастные я получил.
Я уже один оставался в Баку, маму забрала старшая сестра в Аштарак, где ее муж получил должность в институте физики и им предоставили жилье. Я продал квартиру, отправил мебель и вещи в Пензу. Доверил шоферу – дал адрес и он повез. У меня билет на самолет и я уже в предвкушении того, как поеду в аэропорт и вылечу. А погромы уже начались. Но тут случилось настоящее чудо, которое помогло мне избежать смерти. Я встретил знакомого парня, армянина, мы работали с ним на одном предприятии. Разговорились, я рассказал ему, что продал квартиру, взял сертификат на эти 10 тысяч, чтобы не брать наличными, так удобней. Он спросил, когда улетаю. Говорю, послезавтра. И этот парень сказал: «Даже и не думай ехать в аэропорт, не смей появляться там». Я, говорит, сейчас еду за своими – если хочешь – присоединяйся к нам. Но я сказал, что у меня еще тетя осталась, папина сестра с мужем – мы на одной площадке жили. Я должен был их предупредить.
Он опять повторил, чтобы я даже не думал ехать в аэропорт. Сказал, что армяне просто исчезают там. Проверяют, ловят армян – и все, уводят их куда-то с концами. И еще он сказал мне, что официально погромы начнутся завтра. А локально, по районам уже они идут. Оказалось, что по каждому району была своя дата начала погромов.
Я сразу пошел к тете и рассказал им все. А у нее муж украинец, Алеша Бойко. Он выслушал меня и говорит: «Перестань паниковать». Я говорю, не знаю, паникер я или нет, но давайте этот период переживем у вашей дочери, которая живет в военном городке Гюнешли. А там видно будет. Каких трудов мне стоило их уговорить! Наконец, согласились. И теперь думаем, как туда ехать. Городским транспортом – опасно. Брать такси – тоже не знаешь на кого нарвешься.
Рано утром я постучал в дверь к своему соседу, азербайджанцу Олегу Рзаеву. Мама у него была русская. Говорю, выручай. А мы росли вместе, в одном дворе, учились в одной школе. Он говорит, о чем речь, конечно, помогу. И помог. Мы все вместе благополучно приехали на такси в Гюнешли. И там мы прожили несколько дней как под домашним арестом.
Но моя тетя Ася упорно хотела вернуться в свою квартиру. Уговорила дочь Иру, мою двоюродную сестру. Ира блондинка, внешне на армянку не похожа, поэтому они с мужем решили поехать с матерью. Их долго не было, я нервничал. Вернулись. На Ире лица нет, тетя вся дрожит. Оказывается, именно тогда, когда они там появились, в наших домах начались погромы. Ира видела, как нашу соседку, пожилую армянку по фамилии Месропова гнал по улице молодой парень и бил ее, погонял как скотину. Ира подошла к нему, говорит, ты что делаешь, перестань женщину бить! А парень обругал ее, говорит, не вмешивайся, пока сама жива. Они еще рассказывали, как ворвались в дом других соседей, они в другом подъезде жили, изнасиловали жену и избили мужа. Погромы страшные были…
Светлана:
Когда потом Ира приезжала к нам в Пензу, постоянно рассказывала об этом, о том, как напали на автобус, в котором они ехали, и стали раскачивать. За рулем сидел перепуганный солдат, всюду огонь, крики о помощи… Она сидела и молилась, даже не надеясь, что они смогут вырваться. Каким-то чудом им удалось выехать со двора. Ире потом этот кошмар все время снился. А мы ждали Игоря уже в Пензе, не знали, что он так и не поехал в аэропорт.
Игорь:
В этом же доме в военном городке жил сотрудник КГБ. Ира спустилась к нему, чтобы узнать, какая обстановка в Баку. Возвращается и говорит, что положение не просто плохое, а очень плохое. Народный фронт решает, что делать с армянами, которые остались в Баку. Одни предлагают уничтожить всех физически, другие говорят, пусть, мол, убираются из нашей страны. Мне так обидно стало, что я в такую ситуацию попал. Дочь родилась – я ее не видел еще, жена там одна, а моя жизнь под вопросом. Что делать, как выбираться отсюда? Впервые в жизни я стал молиться. Просто подошел к стене и прошептал: «Господи, помоги». Помог…
Они все-таки решили отправить армян паромами. В порт я добрался на военной машине. Там, в этом городке, оказывается, очень много армян собралось. Вот нас всех рано утром собрали в этот пазик и повезли. И никто не знал, что с нами будет. Шли разговоры, что обстреливали эти пазики, которые собирали армян, некоторые говорили, что даже паромы топили. Когда мы приехали на бакинский причал, там стояло два парома. Большие, где-то по 800 человек помещалось. Мы сели на один из них. И хотя сами погромы я не видел, но встретил в порту столько покалеченных людей, которые без конца шли и шли на паром… Это был просто ужас! В основном пожилые люди, хотя молодые мужчины тоже были. Все сомневались, что паром благополучно дойдет до Красноводска. Люди гадали – или нас будут бить по пути, или еще чего случится.
Это было уже 16 января. А 17-го мы прибыли в Красноводск, всю ночь плыли. Никто, конечно, не спал, все в тревоге. В Красноводске нас зарегистрировали и предложили билеты по двум направлениям, бесплатно. Самолетом – или в Ереван, или в Москву. Я полетел в Ереван, потому что мама моя там была.
Светлана:
Мы знали, что Игорь должен был прилететь в Москву 16-го. Связи никакой не было целую неделю, а по программе «Время» сообщали, что в Баку происходят «небольшие волнения». Но я-то понимаю, что это такое. Телефонов нет. Мне приходилось очередь занимать на почте, чтобы попробовать связаться по телефону. Утром грудного ребенка оставляла и бежала к открытию почты. Но никакой связи не было.
В аэропорт встречать самолет, на котором должен был прилететь Игорь, поехали его двоюродная сестра Нина и Коля, тоже бакинец. Мороз стоял сорокоградусный. Ждем – нет их. Я тогда грудью кормила ребенка. Короче, потеряла молоко от волнения. Звонок, открываю дверь – стоит Нина, на ней лица нет. Я потеряла сознание. Они меня привели в чувство и рассказали, что на самолете почти никого не было, всего три-четыре женщины в халатах, взъерошенные, испуганные, с документами. Игоря нет. Что делать, как искать, что с ним?
Только на пятый или шестой день я дозвонилась до дяди Алеши. Он поднял трубку, я в крик: «Дядя Алеша, где Игорь?» Он говорит, не волнуйся, он жив, жив. Спрятаны все. И все – связь прервалась. Потом я узнала, что он просто заезжал, проверял квартиры, и я случайно его поймала.
28 января Игорь приехал наконец в Пензу. Я поехала его встречать. Когда муж из поезда вышел – о Господи! – это был не Игорь, это была полностью седая голова. Мы с Ниной смотрели и не могли его узнать – таким он приехал в Пензу…
Расскажу еще о своих родителях. Когда все стали уезжать, мама с папой тоже начали собираться, приводили дом в порядок, чтобы лучше продать. А у нас целый коттедж был, с большим огородом. Мой папа был очень добрым, наивным человеком. Покупатели приходят, смотрят, выясняют, есть в доме люди или нет. Папа по наивности всем все показывал. И как-то его в соседском дворе связали и стали уговаривать, чтобы он подписал документ, что отдает им свой дом бесплатно. Они его оставили связанным на ночь, сказали, до утра подумай. И водку ему в рот заливали – мучили… Это была родня наших азербайджанских соседей, которая перебралась из каких-то азербайджанских сел Армении. Хотели все бесплатно получить. И папа думал, что все, жизнь кончилась – под утро они придут его убивать или еще что-то делать.
Поселок наш был смешанный, а папина сапожная будка превратилась в такой мужской клуб: все собирались, играли в нарды. И ночью один сосед, лезгин, пришел, развязал его и в багажнике машины увез в город на вокзал. Вот так папа спасся. Это был уже конец 1989 года.
Игорь:
Когда мы приехали в Америку, вначале все было все нормально, но потом сказалось пережитое, я заболел. Нервы сильно напряжены, мы были на пределе. Я ведь думал, что никогда больше не увижу свою семью… Трудно выразить словами, как мне было плохо. Но слава Богу, пережил и это.
Светлана:
Это невозможно забыть. Когда мы собираемся бакинцами, всегда вспоминаем. И наши дети много страшных историй слышат. Недавно я на работе должна была рассказать, как и почему поменяла жизнь. Мы все говорим, что это наша вторая жизнь, потому что есть люди, которые не выжили. Скончались от стресса, от страха, от пережитого ужаса…
Тетю Игоря мы так и не нашли. Она была одинокая женщина, ее из Баку вывезли куда-то в Армению. Мы пытались ее найти, но не смогли. Не знаем даже, где она похоронена.
Сиэтл, штат Вашингтон, США
30.03.2014 г.
