Проживал в Баку по адресу: ул. Гоголя, 1/2
Родился я в Баку в 1981 году. Мои мама и папа тоже родились в этом городе. Мама происходит из древнего дворянского рода, моего прадеда звали Аристакес Мелик-Дадаян. У меня сохранились фотографии предков, у дяди даже есть документ, подтверждающий наше дворянское происхождение. Но во времена революции дед вынужден был сменить фамилию и бежать.
Основным языком у нас дома был русский. Но бабушка хорошо владела литературным армянским и с детства учила меня, поэтому я более-менее связно говорил на армянском и даже мог немного читать и писать. И, конечно же, всегда знал, что я армянин, знал свою историю – настолько, насколько может знать ее ребенок в семь лет от бабушек и дедушек. Сколько себя помню, я знал и гордился нашей древней армянской фамилией, у меня было четкое осознание того, что мы принадлежим к великой нации.
Когда начались события, перевернувшие всю нашу жизнь, мне было всего семь лет, но я удивительно точно и четко помню все, вплоть до мелочей. Иногда мне кажется, что Бог допустил это в моей жизни, чтобы я все запомнил и смог передать своим детям, потомкам, будущим поколениям. После всех этих событий мы оказались рассеяны по всему миру – все мои родные, мои братья – двоюродные, троюродные, четвероюродные, с которыми мы жили в Баку дружно, как одна большая семья. Сейчас кто-то из них живет на Украине, кто-то в России, где-то еще…
Я слышал разговоры родителей, взрослых и чувствовал, что вокруг происходит что-то странное. Взгляды, отношение соседей к нам стали какими-то непонятными, не такими, как раньше. У моих родителей был друг – милиционер-азербайджанец, кажется, Бюль-бюль его звали, безобидный, молодой парень. Он приходил к нам и все время предупреждал маму: «Татьяна, уходите, убегайте, уезжайте». Но его никто не слушал, все смеялись, никто не мог поверить, что что-то плохое может произойти в наше время, в нашей стране. Мы смеялись, жили беззаботно и никто не мог даже представить себе, что та-кое может произойти с нами.
Хорошо помню, как однажды ночью, когда мы уже крепко спали, внезапно раздался звон разбитого стекла. Я вскочил с кровати, и никто еще не успел опомниться, как уже был у окна, откуда раздался шум. И смотрю – пол весь усыпан битым стеклом и валяется камень, обернутый в бумажку. Я разворачиваю эту записку и читаю: «Армяне, убирайтесь, эта квартира наша». Помню свое состояние страха, панического страха. Окно разбито, дома только бабушка и мама, отца не было в тот момент. Я прибежал к маме и показал ей записку, она прочла и заплакала. А у нас чемоданы стояли приготовленные, мы уже были готовы бросить все и бежать с этими тремя сумками. Это был конец 1988-го – начало 1989-го.
Потом в Баку были введены войска. События разворачивались очень быстро, родители как-то резко собрались и решили бежать к родственникам в Минводы. По дороге в аэропорт повсюду были блокпосты и на одном из них нас чуть не убили. Отец вышел из машины с другом-азербайджанцем, который вывез нас из города. Они дали деньги, чтобы нас пропустили через этот блокпост. Мы вообще чудом проехали, спаслись только потому, что дали большие деньги. Я смотрел в заднее стекло автомобиля и видел, как мама вся тряслась от страха, плакала, видел, как мужчины кричали, ругались, жестикулировали, потом отец с другом вернулись, сели в машину и мы поехали.
Жили несколько дней в Минводах, потом уехали в Черкесск, оттуда в Москву… Так и скитались, пока не оказались здесь, в Америке.
А бабушка наша осталась в Баку. Она хотела каким-то образом продать имущество и квартиру и вывезти кое-какие вещи из дядиной мастерской, потому что дядя был известным чеканщиком и ювелиром. Она осталась, чтобы помочь организовать вывоз его мастерской, где у дяди было очень много драгоценных металлов, камней. Они планировали вывезти все паромом в Туркмению. Бабушка выжила чудом, ей удалось попасть на паром. Эту историю я помню смутно, по ее рассказам, потому что меня там уже не было.
Бабушка – ее зовут Нина Павловна Саркисян – оставалась в Баку до января, видела самые страшные события. Она рассказывала такие жуткие вещи, что даже язык не поворачивается повторить. Говорила, например, что на ее глазах людей сжигали заживо, много чего другого… Ей пришлось многим пожертвовать, отдать очень много денег, драгоценностей, чтобы вырваться из города. Кое-что удалось вывезти, отправить то ли паромом, то ли машиной. И вот уже в дни погромов она пошла в порт, чтобы попытаться попасть на паром. В январский холод она оказалась на пароме в одном ситцевом платье, потому что вещи пропали. Долго стояла на ветру, на морозе в легком платье… Сейчас, уже много лет спустя, у нее до сих пор проявляются какие-то болезни как следствие нервного срыва и всех этих переживаний.
Мою бабушку спасло, наверное, то, что внешне она не ярко выраженная армянка. Благодаря этому ей удалось миновать толпы, которые много раз встречались ей на пути в порт. Она рассказывала, как они шли, то ли обкуренные, то ли пьяные, крушили все подряд, словно звери, причем не обязательно армянское, а все, что попадалось по дороге.
На пароме тоже требовали взятку, чтобы оставить людей, вплоть до того, что сбрасывали в море тех, у кого не было денег. А бабушку то ли капитан, то ли боцман спрятал где-то в трюме, она там прижалась к стене в углу за коробками и только так выжила.
Мне сейчас 33 года. Как следствие детских переживаний осталось заикание, которое иногда проявляется. Как сейчас, когда я вспоминаю об этом. В 21 год мне поставили диагноз: рак мозга III степени. Врачи утверждали, что мне осталось жить буквально несколько недель. А во мне после всего, что произошло в нашей жизни, после Баку и мытарств в России, страха не было. В больнице сказали, что нужно срочно делать операцию, потому что опухоль в правом полушарии огромная, размером с куриное яйцо. Но на сердце у меня было спокойно. В ночь перед операцией я встал на колени и произнес простую молитву: «Боже, я знаю, что ты есть, что ты хранил и оберегал нас все эти годы в Баку, в России, и обещаю тебе, что если сохранишь мою жизнь, я буду жить для тебя, я буду жить для людей».
Утром пошел на операцию, которая длилась 7 часов. На следующий день встал и поехал домой. И не принял ни одной болеутоляющей таблетки. Врачи были в шоке Это был 2003 год, в следующем году я сыграл свадьбу с моей женой Ириной. В 2005-м у нас родился сын, Леон (Левон), а в 2008-м – дочка. С тех пор прошло почти 12 лет. Я отказался от химиотерапии, хотя мне сказали, что это необходимо. Стараюсь по мере возможностей заниматься благотворительностью. Мы поддерживаем детские дома, тюрьмы, социальные фонды, в том числе в Армении и Карабахе. И каждый день жизни – чудо после того, как мне сказали, что я не жилец на этом свете…
Сиэтл, штат Вашингтон, США
29.03.2014 г.
