Наша семья проживала в Баку с 20-х годов прошлого века, и я тоже родилась в этом городе. Волею судьбы мне пришлось, к сожалению, стать свидетельницей кровавых событий в Азербайджане в конце 1980-х – начале 1990-х гг., когда истреблялось армянское население города. Я работала в Институте нефти и химии, на кафедре высшей математики. Корпус, в котором располагалась наша кафедра, находился на проспекте Ленина, рядом с одноименной площадью, ставшей эпицентром демонстраций и массовых митингов, организованных Народным фронтом Азербайджана.
Я родилась и выросла в районе, где было достаточно мало азербайджанского населения, здесь главным образом жили офицеры Каспийской флотилии, в основном русские и армяне. Потом уже, с приходом к власти Гейдара Алиева, район стал потихоньку азербайджанизироваться. Тем не менее большинство азербайджанцев, которые долгие годы жили в этом районе, были русскоговорящими, с русским образованием, поэтому национального вопроса в нашем районе практически не возникало. Правда, при поступлении в институт, а потом и при распределении на работу некоторая дискриминация все-таки чувствовалась – приоритет отдавался азербайджанцам. Я, например, закончила школу с золотой медалью и институт с красным дипломом, однако меня распределили на работу в школу в Сумгаите, в то время, как студенты, которые учились намного хуже, получили распределение в Академию наук, в Институт математики и другие научные центры. Нам потом с помощью знакомых – как это обычно делалось в те годы – удалось добиться перераспределения, и я начала работать в бакинском Институте нефти и химии.
Отправной точкой всех этих событий, естественно, стала сумгаитская резня. Находясь буквально в 20–30 минутах езды от Сумгаита, мы ничего не знали о том, что там происходит, и только спустя какое-то время начали распространяться слухи, казавшиеся чем-то невероятным, словно из фильмов ужасов. Сумгаитские армяне звонили и рассказывали своим родственникам в Баку о происшедшем, потому что практически все скрывалось. Только после того, как в город были введены войска, случившееся в определенной степени стало достоянием гласности.
Выяснилось, что один из студентов азербайджанского сектора нашего вуза находился среди погромщиков, участвовал в резне и был убит. Придя как-то утром на работу, я увидела в фойе портрет молодого парня, под которым было написано, что он невинная жертва, убит советскими солдатами в Сумгаите.
Через несколько дней после того, как о трагедии стало известно, я зашла в гастроном. В этот момент к продавщице-азербайджанке подошел молодой парень и начал весело рассказывать о том, какой, дескать, хороший урок получили армяне в Сумгаите. У меня, видимо, настолько расширились глаза от ужаса, услышав, с каким восторгом, взахлеб, он рассказывал об этом, что продавщица взглядом пыталась остановить его, но безуспешно.
После «сумгаита» во многих центральных газетах, журналах, по телевидению пошли публикации и передачи вроде как с осуждением этих событий. Даже в бакинской прессе, в таких газетах, как «Вышка», «Молодежь Азербайджана», «Бакинский рабочий» печатали передовицы, прославляющие того или иного рабочего-армянина, и так далее. Мы все были удивлены, потому что раньше такого практически не было. Видимо, чувство вины присутствовало все-таки, но с другой стороны, это была скорее показуха, дескать, такого не должно было произойти, там были единицы, это не носило массового характера… Тем не менее на многих предприятиях пытались собрать сотрудников-армян и заставить их подписать петицию, осуждающую карабахских армян. При этом наибольшую активность проявляли члены Народного фронта, который в то время только формировался.
По всей вероятности, у нас в институте тоже была ячейка НФА, потому что позже развернулась самая настоящая вакханалия. Например, были случаи, когда студенты – члены этой организации врывались в аудитории и пытались угрожать преподавателям-армянам. У нас на кафедре работал Георгий Самсонович Багдасаров, и ребята из азербайджанского сектора как-то ворвались во время занятий к нему в аудиторию. В группе были в основном девочки. Его избили, даже намеревались выбросить из окна, но тут студентки стали визжать, кричать и фактически защитили своего преподавателя. Естественно, после этого Багдасаров перестал ходить на работу.
Ко мне тоже изменилось отношение, но это было не сразу после сумгаитской резни, а после истории с Топханой. Эта злополучная Топхана… Я помню, что все началось в середине ноября, когда был день рождения моего мужа. Именно в этот период началось какое-то движение на площади Ленина, там стала собираться небольшими группами молодежь, контролируемая, скорее всего, Народным фронтом. Они разворачивали плакаты с надписями о том, что армяне якобы вырубают реликтовые леса в Топхане. Вот это было лишь началом событий.
Мои дети учились в 160-й школе, она находилась прямо на проспекте Ленина, напротив Дома правительства. Директором там была Хаханова, армянка, носившая фамилию мужа, и очень много было педагогов-евреев, русских или армян. Поэтому на эту школу часто нападали, били стекла, пытались ворваться. Естественно, мы все боялись за своих детей. Незадолго до введения в Баку советских войск и комендантского часа в институтскую аудиторию, где я вела занятие, ворвалась группа студентов азербайджанского сектора. Это было сделано по наущению одной из старших лаборанток нашей кафедры только потому, что муж мой армянин и у детей армянская фамилия. Они ворвались и стали угрожать мне: «Чтобы завтра ты на работу не выходила. Попробуй только прийти! Мы знаем, где учатся твои дети. Если ты этого не сделаешь, мы их тикя-тикя», – и показывают жестами, то есть на мелкие кусочки порежем. Мои студенты выдворили их из аудитории и начали меня успокаивать: «Жанна Викторовна, не бойтесь, мы вас в обиду не дадим, будем провожать до школы и до дома».
Я продолжала выходить на работу, но забрала детей из этой школы и устроила их в другую, не центральную школу. Договорилась с директором – украинкой Степаненко, потом, правда, оказалось, что у нее муж тоже был армянином. Она пошла нам навстречу и временно приняла детей под моей фамилией. Армянам отводить детей в школу было просто опасно: ты не знал, увидишь ли ребенка снова живым. И в целом, выходя из дома, человек не был уверен, что вернется невредимым. У моей мамы на работе время от времени вдруг раздавался клич-предупреждение: «Армяне, прячьтесь!» И вот врачи, медсестры, санитарки армянского происхождения должны были залезать в поликлинике в шкафы, под столы, куда угодно, запираться в туалетах, в кладовках, потому что Народный фронт приходил проверять – есть ли еще армяне в данном учреждении.
Тем не менее мне не удалось полностью уберечь детей от нападений. В школе все-таки пронюхали, что они армяне, и тяжеленным портфелем ударили моего младшего сына по голове. Мальчику было очень плохо, он потерял сознание и меня вызвали в школу. Я привезла его домой и хотела вызвать педиатра – женщину, которая раньше очень часто приходила к нам домой, когда дети болели, и была в хороших отношениях с моей мамой. Я позвонила ей и сказала, что мне надо оформить больничный для ухода за ребенком. И тут она мне заявляет, что не может этого сделать, потому что, если Народный фронт узнает, что у ребенка армянская фамилия, ей не поздоровится. Пришлось позвонить заведующему кафедрой – азербайджанцу, который разрешил мне остаться дома. Кстати, этот человек проявил, на мой взгляд, гражданское мужество, когда на заседании кафедры попросил сотрудников не обижать коллег-армян. В тот сложный период он постоянно поддерживал меня. К сожалению, таких людей было немного, в целом в городе царил массовый психоз. И любое подозрение в армянском происхождении могло закончиться очень печально. Я сама была свидетельницей того, как толпа бросилась бежать за двумя молодыми девушками только потому, что кто-то показал на них и заявил, что это армянки.
В конце августа 1989 года в Баку была организована очень странная кампания. Сотрудники ЖЭКов ходили по домам и записывали имена еще остававшихся в городе жителей-армян. Когда один из них заявился к нам, я спросила, почему они записывают только армян. Он ответил, что, мол, это нужно для их защиты. На мой следующий вопрос – от кого именно защищать, он не ответил. Я не успокоилась и позвонила в ЦК партии, задав тот же вопрос: почему в нарушение конституции составляются списки людей по национальному признаку? Там ответили, что такого распоряжения не было и пообещали разобраться и сообщить. Естественно, никто мне потом не позвонил и ничего не сообщил.
Уже осенью, в начале ноября, муж вынужден был покинуть Баку. Это случилось после того, как на работе за ним явились несколько представителей азербайджанского сектора, но сотрудникам удалось его спрятать. В тот день на домашнем совете мы решили, что он поедет в Москву искать работу и жилье, чтобы потом вся семья могла переехать. А я как лицо не армянской национальности должна была, так сказать, прикрывать тылы. Где-то месяц спустя мы все были на концерте сына в музыкальной школе, после чего зашли к моей маме. И узнали, что на нашу квартиру было совершено нападение. Дома в этот момент находилась моя свекровь, довольно пожилая женщина. Видимо, после составления списков армянских квартир они приступили к нападениям на них.
Дверь у нас была двойная. И когда они начали ломать ее, свекровь стала звонить в милицию. Но никто так и не пришел. Не сумев сломать первую, металлическую дверь, они разобрали стену и уже вторую, деревянную дверь им удалось сломать, проникнуть в квартиру и кое-что унести. Соседку, которая пыталась убедить их в том, что свекровь не армянка (она на самом деле была еврейкой), они не послушали, ответив, что им сказали, что это армянская квартира. Потом, правда, увидели ее паспорт и ушли, напоследок заявив: «Поймаем твоего сына – живым не уйдет!»
В начале января мы проводили свекровь в Москву, она уехала к дочери. На вокзале творилось страшное: повсюду рыскали толпы молодчиков, называющих себя представителями Народного фронта, и выискивали армян. Найдя, в лучшем случае их только грабили, отнимая все ценное.
Случилось так, что свекровь моя, благополучно прибыв в Москву, забыла в купе, на самой верхней полке коробку, в которой я послала мужу зимние вещи. Поэтому я решила встретить тот же состав в Баку, чтобы найти и забрать коробку. Это было, конечно, глупостью с моей стороны. Пошла, правда, не одна, попросила мужа подруги – еврея по национальности – сопровождать меня, и старшего сына с собой взяла. На вокзале нам довелось стать свидетелями страшной картины. Мы увидели, как толпа молодых людей – лет 16–20 – гнала перед собой очень старую женщину, у которой на одной ноге была тапочка, а другая нога – босая. В руках у старушки был чайник, а на лице было написано искреннее удивление – за что?! И ее пинками и ударами в спину эта банда гнала по перрону, выкрикивая: «Давай, убирайся в свою Армению!»
Я буквально онемела, потекли слезы. Сперва хотела вмешаться, но муж подруги приложил палец к губам, приказав мне молчать. И шепнул – мол, ты же не хочешь, чтобы и тебя тут растерзали? Рядом со мной стояла пожилая азербайджанка, и у нее тоже слезы текли… Но никто не осмелился защитить старушку. До сих пор я иногда вижу ее лицо во сне.
В то время я уже не разрешала своим детям выходить одним – только со мной, потому что была слабая надежда, что, увидев в паспорте, что я не армянка, они не тронут детей. Я перестала пользоваться общественным транспортом и даже начала называть сыновей Михаила и Романа на азербайджанский лад – Микаелем и Рамизом. Так мы дожили до января 1990 года. 13-го или 14-го, не помню точно, числа я находилась в нашей второй квартире, на Баилово. Привела двух соседских детей-армян, чтобы порадовать их мультфильмом по редкому тогда цветному телевизору. И именно в это время у нас во дворе начались погромы армянских квартир. В дом, где жили эти дети, ворвались погромщики и начали орудовать. Их бабушку вывели во двор и стали избивать и волочить по асфальту, она потом скончалась от ран. Дети стояли у окна и кричали, я не могла их оттащить…
Мама моя кинулась к телефону, чтобы позвонить начальнику милиции, с которым была хорошо знакома. Тот пообещал прислать нам на помощь вооруженных милиционеров. Я тем временем позвонила в Каспийскую флотилию, где у меня были знакомые. Прислали помощь – примерно 20 матросов с автоматами под командованием капитана. Из милиции тоже прислали охрану, человек 7. Капитан велел нам собирать вещи, потому что оставаться в квартире было опасно. Я усадила в машину маму, своих и соседских детей, потому что их родителей забрал Народный фронт. Мы поехали в Каспийскую флотилию, разместили нас в красном уголке. Там было очень много армян, большинство в кошмарном состоянии: кто побитый, кто обожженный, кто изнасилованный…
Я не знала, что делать: у меня оказались чужие дети. Кинулась к одному офицеру, объясняю – так, мол, и так, родители этих ребят исчезли. Он отвечает, что многих армян бросили в камеры как заложников. Тут мама снова позвонила своему знакомому и назвала фамилию соседей. Оказалось, что они действительно находятся в милиции. Мама договорилась с начальником, чтобы матросы поехали и забрали их. Так мы спасли своих соседей. Правда, они были в ужасном состоянии – мужа облили кипятком, жену ударили то ли мясорубкой, то ли еще чем-то, у нее была окровавлена голова, бабушка вся искалечена… Но они были живы!
Вскоре возникла проблема еды. Я вернулась домой, набила сумку продуктами. Но нести ее в руках было опасно – повсюду ходили банды вооруженных погромщиков. И я взяла старый шарф, обвязала вокруг талии, напихала туда продукты, превратившись в «беременную» женщину, сверху одела просторную дубленку и поехала обратно. Естественно, еды хватило только моим мальчикам, а отовсюду смотрели голодные глаза других детей. Я пошла домой и таким же образом во второй раз принесла продукты.
В третий раз я тоже пошла. Но вернуться уже не смогла, потому что началась жуткая стрельба, вопли на улице. Там была перестрелка между представителями Народного фронта и вооруженными матросами, и я просто испугалась, что могу попасть под выстрелы. И четко представила себе, каково будет моей маме, если со мной что-то случится, как ей будет больно потерять единственного ребенка. Поэтому я решила переждать и постараться пробраться туда на следующий день.
Но, к сожалению, мои планы не осуществились. Скоро раздался телефонный звонок, кто-то коротко сказал в трубку: «Мы эвакуируемся», и на этом разговор прервался. Потом я узнала, что моя мама, пытаясь как-то предупредить меня, организовала этот звонок из Каспийской флотилии. Возможно, все тщательно скрывалось потому, что Народный фронт мобилизовал погромщиков, они уже пытались захватить оружие. Ситуация накалилась до предела.
Представьте мое состояние: в городе творится кошмар, погромы, идут перестрелки, штурм Каспийской флотилии, а я не знаю, куда отправили мою семью, моих детей – они практически исчезли в неизвестном направлении… Я, конечно, была в панике. Потом вспомнила, что, когда вывозила соседей из районного отделения милиции, капитан первого ранга записал мне свой номер телефона и сказал: «Если вдруг вы почувствуете опасность, звоните по этому телефону, попробую прислать кого-то на помощь». Начала звонить по этому номеру, но мне так ничего и не ответили. Меня колотила дрожь, какой-то жуткий озноб, который я не могла остановить.
На следующий день случилось нечто курьезное… Звонок в дверь, открываю – на пороге стоит моя соседка-азербайджанка со своей подругой-татаркой. Этой соседке очень помогало все армянское население нашего двора, и к нам она приходила, я частенько ее дочку кормила вместе со своими детьми. И вот она говорит мне: «Я привела Римму (подругу), ей нужен диван». Я недоуменно смотрю: какой диван в такое время… А у мамы был импортный гарнитур, включая раскладывающийся диван. Женщины без приглашения заходят в комнату и соседка показывает: «Римма, вот этот диван». А та заявляет, что за десять рублей у меня его купит. У меня от удивления буквально челюсть отвисла. Я спрашиваю, с чего это они говорят о нашем диване. Соседка отвечает: «Ты разве не знаешь, что в городе творится? Вообще она может его забрать бесплатно, скажи спасибо, что 10 рублей предлагает». Я недоуменно смотрю на них и объясняю, что это мамин диван. А она удивилась тому, что я думаю, что мама с детьми еще вернется в этот город. И рассказала, что на Кубинке видела, как армянку жарили на костре и приговаривали: «Какой кебаб будет!» Я решительно ответила, что никакими диванами не торгую и выпроводила их, вытолкнула из квартиры. Она еще пригрозила, что все равно придут другие и заберут диван просто так.
И когда 20 января войска и танки под командованием Лебедя вошли в Баку, когда в городе шла страшная стрельба, раздавались жуткие крики, визги и гибли люди, эта соседка снова позвонила мне по телефону: «Ты диван пожалела? Вот я сейчас к тебе погромщиков пошлю». Я бросила: «Присылай» – и положила трубку. Но никто ко мне так и не пришел.
Мне по-прежнему не было ничего известно о судьбе детей. Муж в Москве по своим каналам пытался что-то узнать. И через каких-то знакомых, через Министерство обороны удалось выяснить, что их посадили на учебные корабли и направляют по Каспию куда-то в Россию. Из-за нервного перенапряжения у меня пропал голос, я не могла говорить, даже хрипеть не могла. И вдруг, уже не помню на какой день после этих событий, раздался звонок. Я поднимаю трубку и слышу голос Миши: «Мама, мама!» И у меня тут же прорезался голос. Кричу: «Где вы?» Он рассказал, что они приплыли в Махачкалу, задержались, потому что был жуткий шторм, у всех была страшная рвота, кроме нашей бабушки, которая спокойно перенесла качку. Миша также сказал, что им удалось сохранить чемоданчик с ценными вещами – деньги, серебро и все мои украшения, – который я им дала на случай, если мы расстанемся и детям нужны будут деньги на жизнь. Кстати, эта соседка Набат в тот день опять позвонила в дверь и сказала, мол, «у меня есть укромное место, ты все свои украшения дай мне, я спрячу». И я очень ее разочаровала, ответив, что мама все увезла с собой. Надо было видеть разочарование у нее на лице…
После этих событий я еще целый год оставалась в Баку. Армян уже, конечно, в городе не было, ввели комендантский час. Но все равно людям иной национальности могли в любое время суток звонить по телефону и угрожать: «Вы еще не уехали?» Мне, например, очень часто звонили. Я установила сигнализацию на все двери и окна и включала ее, когда ложилась спать.
Потом приехала большая группа следователей, почему-то с Урала, из Челябинска, они собирали показания. Насколько я поняла, они хотели получить объективную картину. Не знаю, насколько действительно это их интересовало, но какое-то расследование, по всей вероятности, все же было инициировано. Как очевидец могу констатировать одно: для меня все произошедшее в Баку – типичный пример настоящего Геноцида, осуществленного против лиц армянской национальности.
Сан-Франциско, штат Калифорния, США
31.03.2014 г.
