Проживали по адресу: Баку, ул. Низами, 62, кв. 7.
Сусанна:
Мы жили в центре Баку. Уехали в 1990 году, после январских событий. Мы видели все, и наша мама, которой уже пять лет как нет с нами, очень сильно пострадала в эти дни. Мне было тогда 14 лет, а Лилиане 12.
После Сумгаита отношение к армянам резко изменилось, даже со стороны соседей. Они стали нас обзывать, оскорблять, закидывали балкон яйцами. Наша бабушка работала в Азербайджанском государственном театре. Она была грузинка, но ее начали преследовать только потому, что муж ее, наш дедушка, был армянином, хотя он к тому времени уже умер. В школе придирались к нам, обзывали, требовали, чтобы мы убирались из города. Какое-то время, когда армяне-педагоги еще оставались, все это еще было не столь явно, и в основном так вели себя азербайджанцы, которые приехали из Еревана – например, уборщицы в школе.
Я говорю уже о 1989–1990 годах. В нашем доме их не было, а в соседнем здании уже стали поселяться. Говорили, что их армяне выгнали, хотя все они приехали из Армении полностью со своими вещами, ни одного пострадавшего среди них мы не видели. Даже наши знакомые азербайджанцы говорили, что если бы с ними что-то сделали, по ним было бы видно. Они сразу заезжали в дома и обустраивались – с мебелью, со всем имуществом своим. Их, может быть, и не ждали, но двери были открыты, на улице они не оставались. Это были в основном семьи, которые обменяли квартиры с Арменией.
Проблемы наши начались с соседей. Пошли разговоры, что, мол, смотрите, как эти армяне шикарно устроились, все наши деньги забрали, мы вот вшестером в двух комнатах живем, а у них пять комнат. А на самом деле эти пять комнат мои родители купили, они их не просто получили. Маму на работе стали притеснять, она работала в строительной компании, в бухгалтерии. Конечно, не все так себя вели, например, начальник у нее был очень хороший. И в школе были люди, которые советовали нам не обращать внимания. Но все равно, мы постепенно перестали в школу ходить. Это было уже в ноябре 1989 года, когда дети приехавших из Армении азербайджанцев тоже стали ходить в нашу школу и организовали травлю армян.
Где-то в конце ноября нас из школы погнали на демонстрацию. Там была Зейнаб Ханларова, азербайджанская певица, которой армяне первые дали звание народной артистки. И она с трибуны истерично кричала «Азадлыг Азербайджан!» (Свободу Азербайджану – прим. ред.), как будто кто-то собирался нападать на них. Я была там с подругами – с Сабирой Мамедовой, которую никогда не забуду, и Аленой Самуэловой, горской еврейкой. Они стояли и говорили: «Мы не будем это кричать. С ума сошла, что ли, что такое она говорит?»
Лилиана:
Мы выросли в интернациональном районе, у нас не было такого разделения, что вот это азербайджанцы, а это армяне, русские, горские евреи. Во дворе мы все дружили, мы все были маленькие, выросли практически вместе. А потом, когда произошли эти события, даже друзьями нельзя было быть. Не потому, что мы это поняли, а потому, что родители им говорили: «Ты не можешь с ними общаться, потому что они армяне». И христианство или Карабах здесь были ни при чем – именно потому, что мы – армяне. В то время мы даже не знали, где этот Карабах находится. А они, видимо, знали…
Лилиана:
Бабуля нам все время говорила, что оставаться опасно, хотя она была грузинка и сама слабо чувствовала это. Но все равно мама не хотела уезжать, она говорила, что это ее родина, она здесь родилась и почему должна из-за кого-то покидать свой дом. Папа наш умер до событий.
Сусанна:
Наша бабушка была художником-декоратором в Азербайджанском театре, и в доме у этой Ханларовой висели сшитые бабулей занавески. А Ханларова на митингах кричала, что армян надо гнать, потому что «они наши деньги все забрали». А у самой бриллианты такие были, что видно за версту. Я очень хорошо помню, как стояла на митинге и никак не могла понять, каким образом мы могли забрать ее деньги.
Сразу после этого педагог-еврейка позвонила моей маме и сказала, что не советует отправлять детей в школу, потому что уже случались драки. А начали все это дети азербайджанцев, приехавших из Армении. У меня лично была стычка с одним таким мальчиком, который сказал, чтобы я «убиралась в свой Ереван». И соседи к тому времени – не все, правда, – постоянно нас оскорбляли и угрожали.
Самый ужасный день в нашей жизни – это старый Новый год 1990-го. 1 января мы пошли к маминой подруге Розе Аракеловой, она жила на улице Самеда Вургуна. Ее муж, дядя Славик, работал в консерватории дирижером, мы всегда Новый год вместе отмечали. Раньше их квартира была коммунальная, потом они устроили себе отдельную кухню из-за соседок, переехавших из Армении. Эти женщины притесняли их и даже угрожали. Дядю Славика в туалете и убили
Лилиана:
Дядя Славик учился с моей мамой в школе, а тетя Роза сама из Сумгаита была. Мы, правда, не знаем подробностей, как его убили. Я тогда была маленькая, но помню, как тетя Роза позвонила маме, это был уже январь, сразу после праздничных дней…
Сусанна:
Был уже введен комендантский час, после 10 часов на улицу выходить было нельзя, солдаты уже стояли во дворах, повсюду танки, паспорта проверяли у всех на улице. Как-то раз я вышла из дома и сказала солдату, что мне надо в соседний дом пройти, сказала, что мы армяне, наша мама там. И он нас проводил. Уже тогда невозможно было одной выйти на улицу.
Про дядю Славика мы знаем только, что тетя Роза позвонила маме и сказала, что нашла его мертвым в туалете. Зарезали ножом. Кухня у них была отдельная, а туалет общий. Она не знала, кто это сделал, но рядом с ними, через две двери, уже жили азербайджанцы из Армении. Нашел его сосед-еврей, все вокруг было в крови, и он зажал ладонью рот тете Розе, чтобы она не кричала. Он ее быстро, на лифте, провел через другую квартиру и поднял к себе на третий этаж, а сам все приговаривал, мол, не кричи, ничего не говори, они у тебя дома сейчас сидят.
Сусанна:
На всякий случай мама собрала нам сумку и сказала, что если что-то случится, в этой сумке есть все – и деньги, и вещи на продажу. Отправлять нас куда-то она не собиралась, говорила, что это на самый крайний случай. Ей звонили знакомые и рассказывали, что к армянам уже в дома врываются. Позвонила ее подруга, которая замужем за азербайджанцем была, и сказала, что муж запер ее в туалете на два дня, потому что они целый «обход» делали, во все квартиры заходили и искали армян. Нам все советовали: будьте, мол, осторожны. И мама уже не знала, что делать, куда ехать, куда идти
Мы жили в полуподвальном помещении, где окно выходило в другой двор. Это был наш единственный выход на экстренный случай. Мы вроде бы знали, что происходит вокруг, были в какой-то степени готовы, но в один день это случилось и с нами – 13 января.
Позвонила мамина знакомая и сказала, что, несмотря ни на что, они отмечают старый Новый год, и пригласила нас. Мы стояли уже одетые, но в тапочках. Вдруг в нашу дверь начали стучать. И мы услышали крики: «Где армяне, где эти армяне? Мы знаем, что в этом дворе есть очень много армян!» Люди стали кричать, что здесь армян нет, убирайтесь. Но одна соседка – Гюля, она на третьем этаже жила – сразу показала, куда идти. Мама изо всех сил держала деревянную дверь и кричала нам, чтобы мы убегали. Тут Лиля вспомнила, как мама говорила, что в сумке серебряные ножи есть, быстро достала один нож и взяла с собой. Подоконник был очень высокий, до него метра четыре было, но мы кое-как залезли и выпрыгнули из окна во двор. А на окне была чугунная решетка, установленная еще до революции. Как мы ее сняли?! Мама потом говорила, что Бог помог нам. Так мы все-таки вылезли из окна. Думали, мама выйдет следом за нами, даже убрали решетку подальше, но она не успела. А во дворе у нас было еще высокое трехэтажное здание с подвальным помещением, на двери которого был нарисован скелет и написано «Осторожно, высокое напряжение!».
Раньше было очень много случаев, когда дети играли в прятки, прятались там и их ударяло током. Но деваться было некуда, мы слышали голоса, крики: «Где дети? Где дети? Нам сказали, здесь девочки есть!» Эта Гюля сказала им, что там три девочки, у нас еще младшая сестра была, 6-летняя, мама ее в ковер завернула и так спрятала. И мы спустились туда, в этот подвал.
Мама у нас была светловолосая, блондинка, курносая, на русскую похожа. Этот, который ворвался в дом, спрашивает, мол, ты русская или армянка (они не могли ее паспорт найти). А у нас крест висел на стене, дядя привез из Германии. И когда этот тип увидел крест, он стал кричать, что мы армяне. И вот мы за окном слышим, как два парня разговаривают на азербайджанском, и один говорит, мол, я знаю, куда они пошли.
Лилиана:
Перед тем как спуститься в подвал, мы стучались во все двери, но все отказывались спрятать нас. Там и русская женщина была, и армянка, которая замужем была за азербайджанцем очень много лет, пожилая… Но все боялись.
Сусанна:
Мы спустились в этот страшный подвал. А там повсюду кабели искрятся и вода по колено. И опять услышали, как один из парней говорит другому: «Ты что, дурак? Не видишь табличку? Здесь написано «высокое напряжение», отсюда никто не выходит живым». А мы стояли там… ноги в воде, между электрическими проводами, но в этот момент никаких искр, ничего – все как будто вымерло. Стоим, а Лилиана все говорит: «Сейчас нас ударит током! Сейчас нас ударит током!» Я ей жестом показываю, чтобы молчала. А сверху раздавались крики, мы слышали, как один говорит: «Зубы золотые у нее, давай зубы вырвем». И мама кричит… А мама до этого сказала нам: «Что бы ни случилось, убегайте и за мной не возвращайтесь». Она нам сказала, куда пойти без нее. И вот мы слышали эти крики, но не понимали, что творится. Оставались в подвале до тех пор, пока уже на улице темно стало. Все стихло. Я не знаю, сколько часов мы там простояли. Это было 13 января…
Примерно к двенадцати ночи мы вышли. Тихо-тихо. Я Лиле сказала, что мы должны дойти до Раиного дома, а потом посмотрим, что стало с мамой. Рая со мной в школе училась, не помню ее фамилию, азербайджанская семья была. Я еще сказала Лиле: «Ты светлоглазая, не говоришь по-азербайджански, поэтому лучше молчи, а я им скажу, что ты глухонемая». А вокруг… Вокруг трупы валялись. Дядя Жора на третьем этаже жил, профессор, его с балкона выбросили. А потом дети – дети!!! – его ножами тыкали. Беременную женщину видели… ей живот разрезали, ребенка вытащили, уши отрезали, чтобы бриллиантовые серьги взять. Мы все это видели своими глазами, это было так страшно… Мы ведь еще детьми были, и вот такое на наших глазах происходило!
Пошли к Раиному дому. На Низами, 62, под балконами трупы лежали, сваленные друг на друга. И голые были, и сожженные, и без головы, и изрезанные… И вот возле чайханы нас останавливают. Это были еразы, то есть ереванские азербайджанцы. Подошел такой с бородой, спросил, что мы тут делаем. Я сразу сообразила – говорю, пришли, мол, посмотреть, что можно забрать у армян в доме. А он спрашивает, что в сумке. Там наши метрики были, но без фотографий. Я ему говорю, если хотите – возьмите, только что взяли в том доме у армян. Он спросил про Лилиану, я сказала, что она глухонемая.
И так потихоньку мы прошли к улице Самеда Вургуна. И там тоже вся улица была усыпана трупами, кругом пожары, крики, голые полуживые или мертвые женщины. Даже тех, кто только заступался за армян, избивали. Мы видели, как молодой парень вышел, начал кричать, что это его жена, погромщики его тоже ударили. Такие лица были у этих бандитов, как будто они только что вышли из тюрьмы, как будто изголодались по убийству, по крови… Первый раз в своей жизни я увидела, как насилуют кого-то… Это была старая бабушка, даже трудно было понять, сколько лет ей было. Один насиловал, а другие стояли и смотрели, потом сами… Групповое изнасилование было.
Так, через этот кошмар, мы добрались до Раиного дома. Я оставила у них Лилю и сказала, что должна пойти за мамой. Рая, дай Бог ей здоровья, сказала, что пойдет со мной. Мы пришли к нам во двор. Зашли через то же окно внутрь. Это ужас, что творилось в нашем доме! Всюду кровь. Я хотела найти мамино тело, но не могла. Думала, хотя бы тело найти. И не знала, куда теперь идти, куда звонить, что делать? А к нам недавно приезжали из Кировабада, шерсть привезли, она в углу лежала. И тут Рая говорит, давай, мол, подожжем. Я на нее посмотрела, говорю, Рая, там наверху две маленькие девочки живут, как я могу поджечь? Мы вышли, и вдруг соседка, русская, увидела меня и говорит: «Ой, Сусанна, а вас что, не убили?» Я так на нее посмотрела зло и говорю: «Да чтобы вас так убили!»
Наша бабушка жила в том же дворе, на первом этаже. Мы пошли к ней, я вспомнила, бабуля говорила нам, где у нее деньги лежат, паспорт. А сама она, как потом выяснилось, вышла за хлебом, даже оставила толму на плите, так и стояла кастрюля на медленном огне. Бабуля вышла и во дворе ей сказали, что со Светой (моей мамой) вот такое произошло. И соседи-евреи с третьего этажа ее к себе забрали. Но в тот момент я об этом не знала, мы потом ее нашли.
Зашли мы к бабушке, а там весь дом перевернут, все, что можно было взять, унесли. Сервант на полу валялся, двери перебиты, посуда исчезла, все сломано, на стенах какие-то надписи. Мы вышли, и тут моя подруга Рая тихо сказала: «Сусанна, мне просто стыдно». Мы с ней идем обратно, а на улицах больше трупов стало. Они уже людей на куски резали… Даже фашисты не делали с евреями того, что они там устроили. Ну вот, мы идем обратно, и тут я решила к маме на работу пойти. Ее начальник нам говорил, мол, если что-то случится, я вам помогу, приходите. Мы пришли к маме на работу и выяснилось, что начальник пошел к нам домой и нашел маму. Он, оказывается, был на работе, когда жена позвонила ему и сказала, что армян режут, и он сразу подумал о нас. И побежал к нам домой. Он нашел маму, окровавленную, избитую, все тело ее было в ожогах – об нее сигареты гасили и втыкали их прямо в тело, мы потом доставали эти сигареты по одной… Ее изнасиловали, испражнялись на нее, словом, чего только они с нашей мамой ни делали… Он накинул на маму какое-то пальто и вывел ее оттуда.
Лилиана:
О маме потом писали в газетах. Звали ее Светлана Авчиян (см. ниже – прим. ред.). Начальник фактически ее спас. Она в тот момент не помнила, кто она, что с ней. Они ее сильно избили, до сотрясения мозга, все лицо полностью в синяках, в ранах, ее невозможно было узнать. Наша мама очень красивая женщина была. А тут – губы опухшие, нос разбитый, глаза не открываются, она почти оглохла, столько ее били по уху, чтобы сережки с нее снять. Даже хотели ей уши отрезать.
Сусанна:
Мама потом рассказывала, что среди них был один 14-летний сопляк, и именно он предлагал отрезать. А дядя Бахадур, у которого склад был во дворе, стал их выгонять, мол, давайте расходитесь, она уже умерла. И когда они хотели уши ей отрезать, дядя Бахадур сам снял с нее сережки, отдал и прогнал их. Он накинул на нее это пальто и сказал: «Света, если можешь, встань, они все ушли… Я вижу, ты дышишь». Мама маленького роста была, она помолилась, чуть приподнялась к окну, а там уже ее начальник стоял и из окна ее вытащил.
И вот мы с ней дошли до Раиного дома. У ее матери был знакомый медбрат, он принес стрептоцид. Мама не хотела, чтобы мы видели ее тело. Но по выражению лица Раиной матери мы поняли, что все ужасно. Когда она вышла, то сказала по-азербайджански: «Я не знаю, откуда мне начать. Я не могу хотя бы одно живое место найти». Потом маму мутило, она долго вырывала, не могла в себя прийти. Тело было настолько окровавлено, что Раина мать много раз нагревала воду, чтобы смыть кровь. Пинцетом снимала с тела сигареты, которые они втыкали горящими, чтобы погасить. Ножом изрезали все ее тело. И до конца жизни мама носила только длинную одежду, потому что у нее везде шрамы были…
Мама сказала, что выжила ради нас, иначе мы остались бы сиротами. В тот момент мы не знали, где находится наша младшая сестра – она была в поселке Ахмедлы у маминой подруги. У Раиной мамы был знакомый, который в милиции работал. Она ему позвонила и попросила помочь, потому что мы не знали, что делать.
И вот когда мы занимались мамой, в дом к Рае тоже ворвались. У них соседи были, армяне, которые давно – сразу после Сумгаита – уехали, и квартира стояла пустая. Рая принесла какие-то кинжалы, горячий утюг, старый револьвер и сказала, если что – мы будем драться. Мы спрятали маму на антресолях, а сами стоим, Рая, ее мать, сестра – все с кинжалом в руках, бабушка с револьвером. Были только женщины, их папа умер за год до этого. Вламываются они в дверь, а мама Раи говорит, мол, подождите, сейчас откроем. А они кричат: «Вы армяне, быстро паспорта давайте». Открываем дверь и мужчина проверяет паспорта. Бабушка показывает на нас и говорит, что это наши родственники, азербайджанцы, из Армении приехали. А этот бандит говорит, тут, мол, женщину убили, и адрес называет наш – Низами, 62, квартира 7, а когда вернулись, чтобы посуду и золото забрать, ее там уже не было и мы ее ищем.
В этот момент позвонил этот парень, который работал в милиции. Рая передала трубку их главарю. Не знаю, что ему сказали, но он извинился и ушел. Минут через 30 за нами приехала черная «Волга», мы все сели, и нам сказали, что эту машину не будут проверять и мы спокойно доедем до парома. Приехали в порт. Документов у нас нет, мама еле ходит, не помнит, кто она, на ней только ночная рубашка и пальто, потому что у нее все тело болело и ничего невозможно было надеть. Мы идем к парому и вдруг раздаются крики. Оказывается, бандиты узнали, куда везут армян, стали отталкивать милицейские кордоны и военных, чтобы пробиться к парому. Видно, мало им было того, что натворили, они хотели всех убить.
Начались столкновения, шум, крики, драка. Мы вцепились друг в друга, и вдруг я чувствую, как меня кто-то из этой кучки за шкирку тянет. Я хотела закричать, и вдруг вижу – папа Сабины! Я совсем забыла, что он милиционер, а он даже не знал, что мы армяне, потому что я очень хорошо говорила по-азербайджански. И он говорит мне: «Подожди пару минут». Маму он не узнал даже. И вот он провел нас на паром, его племянник работал на этом пароме. Он сказал ему, что мы должны нормально доехать, достал 100 рублей, дал мне и сказал, что это все, что у него есть с собой.
На пароме можно было сойти с ума. Избитые, израненные, перебинтованные люди на носилках, некоторые уже умерли. Я вышла, чтобы пойти в туалет. Когда папа Сабины поручил нас своему племяннику, он сказал, что если с нашей головы хоть волос упадет, то не простит ему. Он понимал, что что-то неизбежно случится, потому что очень много еразов на паром поднялись под видом армян. Их легко было вычислисть: они говорили на армянском хорошо, с ереванским акцентом.
И вот там девочку убили на пароме, 12–13 лет ей было. Когда я в туалет пошла, видела ее, она еще живая была, с кем-то разговаривала. А на следующий день на пароме обнаружили ее мертвое тело…
Еще я очень хорошо помню такой случай. Мы сидели у того парня в каюте и вдруг слышим крики. Мама ничего не соображает, Лиля и Яна, наша младшая сестра, спят, бабуля сидит – все ноги она отбила себе. А в каюте круглые окна были, и я смотрю в это окно и думаю, интересно, который час. И вдруг вижу – людей бросают в море. Я постучала в дверь, он открыл, я спрашиваю, что там происходит? А парень показывает пальцем – мол, молчи. И говорит: «Я обещал, что вы доедете живыми и невредимыми. Если кто узнает, что вы тут, меня тоже зарежут, так что молчи». Так мы доехали до Красноводска… Там этот парень дал нам 50 рублей, подошел, маму обнял, дал стрептоцид, бинты, потому что у мамы еще кровь сочилась. У нее ножевое ранение очень глубокое было. Раина мама оттуда пол-лезвия достала, но, видно, нож сломался в ране. Нож из нашего дома… Мы потом узнали от соседки, что они искали в Москве тех, кто остался жив, чтобы не рассказывали о случившемся.
Когда мы сошли с парома, нам предложили поехать либо в Ереван, либо в Ашхабад. В Москву уже не отправляли, поэтому Лиля с бабулей поехали в Ашхабад. Мы подумали, что, может быть, найдем кого-нибудь в Ереване из родственников, и поехали туда. В Ереване мы видели, как армяне помогали азербайджанцам, которые еще остались в Армении, загружать вещи в контейнер. Говорят, все люди одинаковые. Но я видела, что азербайджанцев из Армении никто не выгонял, не преследовал. Нас привезли в квартиру, сказали, что, если мы здесь останемся, они помогут вынести вещи. Чемоданы азербайджанцев в этой квартире были аккуратно уложены, мебель, постель – все было аккуратно упаковано в большой контейнер, и они так спокойно уехали. Я не видела, чтобы кто-то кого-то резал, насиловал, в Ереване этого не было. Я не видела, чтобы с ними делали что-то, хотя бы отдаленно напоминающее то, что сделали с нами…
Наша сестра не захотела сегодня прийти. Она на тринадцать лет младше нас и не может говорить об этом. Это наложило отпечаток на всех нас. Я, например, не хотела об этом ничего слышать. Кому захочется слушать о том, что они сотворили с нашей матерью? Когда мама рассказывала кому-то свою историю, она не разрешала, чтобы мы присутствовали при этом, поэтому мы об этом только читали. В Москве, например, пришли врачи и расспрашивали, что и как было, чтобы оказать ей помощь. Следователи приходили, милиция. У нас сохранилось несколько статей в газетах. Мама их прятала, она категорически не желала нас травмировать. Но она хотела, чтобы люди знали о том, что с ней произошло, через что она прошла. Она хотела, чтобы мы знали, и когда мы уже взрослые стали, она об этом очень часто вспоминала. Она не могла забыть этого, ночами не спала. Она рассказывала, сколько человек ее насиловали, когда думали, что она уже умерла. И всегда повторяла, что младшему из насильников было лет 14, а самому старшему – около 18-и. Она сильно изменилась, стала очень замкнутой, первое время это вообще был совсем не тот человек, которого мы знали. Она ведь всегда была по натуре веселой, жизнерадостной, и с юмором у нее было все в порядке. Но после того, что с ней произошло, она как бы ушла в себя. Когда мы в армянском посольстве были, в Москве, она сидела в уголке и не могла на людей смотреть. Замкнулась в себе.
Мы приехали в Америку с 50-ю долларами в кармане. Мы никогда не говорим на эту тему, хотя дети знают, что случилось с нами. И ни разу с тех пор мы не справляли Новый год…
Нешвилл, штат Теннесси, США
22.03.2014 г.
