Я родился в Нагорном Карабахе, в селе Старый Тахлар Гадрутского района тогдашней Нагорно-Карабахской Автономной области. До семи лет прожил в Карабахе. Мы урожденные Алтуняны, Сафаровыми стали после того, как мой дед взял для фамилии имя своего отца Сафара. В Баку я родился, вырос, закончил школу и институт. В 1964 г. уехал в Москву, поступил в аспирантуру, через некоторое время вызвал жену и мы прожили там более тридцати лет, до 1994 года, когда переехали всей семьей в США. Мне к тому времени было уже 56 лет. Английский был слабый и работать по профессии я уже никак не мог. Окончил колледж по специальности «компьютерные науки», стал преподавать в этом же колледже, а потом и в Бруклин-колледже. Сейчас преподаю в католической школе.
В 1988 году я работал в Москве в научно-исследовательском институте и мне предстояла командировка в Баку. Я еще не отдавал себе отчета в том, что там уже создалась напряженная ситуация, и согласился поехать. Это было как раз в дни «сумгаита»– 27 февраля 1988 года. Мама моя жила в Баку, а сестра – в Сумгаите. Я навестил маму и потом уже поехал на машиностроительный завод, взял там чертежи, документацию и еще так называемую червячную фрезу. Еду обратно на поезде, проезжаем станцию Баладжары, и вдруг открывается дверь купе, врывается азербайджанец и спрашивает, есть ли тут армяне. Я ехал с тремя азербайджанцами, они ответили, что армян здесь нет. А этот показывает на меня и спрашивает, мол, это кто? Один из моих попутчиков, уже зная, что я не азербайджанец, отвечает: «Ну, разве ты не видишь, что это еврей? Он сидит и изучает там свою документацию». И вот в этот момент я почувствовал какое-то напряжение. Я тогда подумал, что это просто чья-то хулиганская выходка. Но потом, в метро, на меня напали. Их было человек примерно шесть – это я еще смог сосчитать, потому что дальше уже не мог понять, сколько их было. Они обратили внимание на то, что я смотрел на сидевшего напротив мальчика, и по-азербайджански спросили, небось, хотел бы убить его? Я удивленно ответил: «Нет, конечно, зачем мне это надо». Но они уже двинулись на меня, намереваясь, по-видимому, что-то сделать. Я раскрыл сумку и вытащил оттуда червячную фрезу – это такой длинный инструмент, золотистый, на бомбу похож. Они испугались, отошли, и я уже (моя станция была) вышел, пошел на завод. Оставил там все эти документы, которые привез с собой, червячную фрезу и вернулся домой, на этот раз без приключений. И тут мама мне говорит, давай, мол, поедем в Сумгаит навестить сестру. Я не стал ей ничего говорить, просто сказал, что устал и лучше поехать завтра. А в 2 часа ночи звонит сестра моя, Ася. И со слезами в голосе говорит, что позвонила попрощаться, потому что в городе ужас что творится и их, наверное, убьют. Я говорю: «Асенька, о чем ты говоришь? Мы сейчас приедем к тебе и все будет в порядке». Она повесила трубку, а я начал обзванивать бакинский ЦК партии. Никто не отвечает. Звоню в горком. Берет трубку молодой человек и говорит: «Мы все знаем, принимаем меры, и я надеюсь, что скоро все уладится». Но сестра продолжает звонить и рассказывать ужасы. Я позвонил в Москву своему товарищу Володе Арутюняну, попросил его дозвониться до ЦК партии и сообщить, что в Сумгаите убивают армян. А сам с мамой вышел на улицу, чтобы найти такси и поехать туда.
Но таксисты, видимо, уже все знали, и ни один из них не согласился отвезти нас. Только в пять утра один горский еврей сказал, что поедет до тех пор, пока возможно будет проехать. Трасса вся уже была оккупирована военными, но в город они еще не вошли, а стояли вдоль дороги. И мы спокойно проехали в Сумгаит, подъехали к дому сестры. Но их уже не было. Двери были открыты, квартира совершенно пустая – все три комнаты пустые, ничего нет. Одна тумбочка в углу стояла. Я ее открыл и увидел тапочки зятя и бутылку Рижского бальзама, ее почему-то не тронули. Потом мы узнали, что семью сестры спрятали и спасли азербайджанцы. Мы их нашли и собрались вернуться в Баку. Уже выезжали из города, и вдруг такое началось… Опять появились беснующиеся толпы и стали забрасывать людей камнями. Они перекрывали пути, по-видимому, намечались какое-то действия, потому что в город стали уже въезжать танки, тяжелая техника. Но, к счастью, нам удалось прорваться. Отмечу, что, когда на рассвете мы въехали в город, повсюду были видны последствия погромов – следы костров, разбитые витрины магазинов и ларьков, выброшенные вещи во дворах… А когда уезжали, это все убрали! То есть уже утром 28 февраля со дворов и улиц они уничтожили самые заметные следы погромов за предыдущий день. Конечно, остались следы пожаров, разгромленные и опустошенные квартиры, но уже не было видно, что в городе бушевали погромы. Насколько хорошо все было организовано изначально, что они заранее знали, когда это буйство остановится, чтобы сразу начать заметать следы.
Мы приехали в Баку, и сестра с детьми и мужем обосновалась у мамы в квартире. Я наивно предполагал, что продолжения не будет, думал, что советская власть каким-то образом разберется и наведет порядок. Увы, я был просто близорук! И они продолжали жить в Баку. Потом сестра уехала, а мама оставалась буквально до январских событий.
Когда в те дни мне сказали, что в Баку идут погромы, я позвонил домой, к маме. Трубку взяла наша соседка Аша-хала. Я на плохом азербайджанском (она не говорила по-русски) спрашиваю: «Что вы делаете в нашей квартире?» Она ответила, что им уже разрешили жить в нашем доме. Там в принципе, ничего особенного не было, только фотографии деда, отца, матери висели на стене. Я наивно спросил, как, мол, она зашла в чужую квартиру? Она опять ответила, что им разрешили. Что тут скажешь – простая женщина, которая каким-то образом получила возможность решить свой квартирный вопрос. А мама за несколько дней до погромов улетела в Ереван вместе с моим дядей – своим братом. Для нее это был сильнейший психологический удар. Более того, мама лишилась своего жилья, потому что вынуждена была жить в Армении у брата, в нелегких условиях многодетной семьи. Я не считаю, что в Баку были погромы. Это был настоящий геноцид, который очень планомерно и последовательно организовывали. На протяжении многих лет, ежегодно приезжая в Азербайджан, я видел, что армянам все сложнее и сложнее жить в Баку. Более того, я знал, что из Карабаха постепенно уезжают армяне, потому что экономические условия в НКАО были такие, что оставаться и работать там было очень трудно. Вместо резни и убийства просто социально-экономическими методами заставляли армян покидать свою родину. Нет сомнений, что Карабах ждала судьба Нахиджевана.
Нью-Йорк, США
25.03.2014 г.
