Моя настоящая фамилия Аствацатурян, но отец предпочел стать Аствацатуровым, потому что окончание «ян» сразу выдает армянина. Мои предки родом из Зангезура – отец, бабушка. Отец родился в Хндзореске, но семья вынуждена была переехать в Баку, потому что там развита промышленность и была работа. В 1918 году, когда в Баку вошли турки и началась резня армян, их по морю переправили в Туркмению. Отец даже помнил рассказы бабушки о том, как они плыли на каком-то пароходе (скорее всего, русском) и турецкие корабли останавливали их, спрашивая, есть ли на борту армяне. А капитан говорил, мол, нет армян.
Потом, когда все вроде наладилось, они вернулись обратно в Баку. Отец решил поехать в Армению и получить там образование. Проучился два года, но семье было тяжело и бабушка велела ему вернуться, чтобы работать. И я помню, как она мне говорила: «Ты можешь верить туркам или не верить, но как только будет удобный момент, они отвернутся от тебя». Так бабушка отвечала, когда я рассказывал, что у меня есть друзья-азербайджанцы. Это я запомнил и потом не раз убеждался в ее правоте.
Однако в 1970-х все как будто утряслось и появилось ощущение, что они стали немного цивилизованнее. Но впечатление это оказалось ложным. Мы, армяне, народ доверчивый и всегда хотим верить, что все люди вокруг порядочные. Даже находясь там, в Баку, мы надеялись, что ничего больше не случится.
Я родился на улице Солнцева, 44. Армяне тогда были рассеяны по всему городу, а в нескольких районах Баку жили компактно. Но потом правительство Азербайджана начало думать о том, чтобы расселить их. В результате наш дом, где во всех 57 квартирах жили армяне, пошел на снос. То же самое происходило в Арменикенде, в Завокзальном, в других местах компактного проживания армян. И делалось это специально: когда в конце 80-х начались эти события, мы были уже разобщены, разбросаны по разным районам. Потому и оказались не в состоянии защищаться: что может сделать семья, окруженная соседями-азербайджанцами? Мы даже не знали, что происходит в другом районе города.
Когда случился «сумгаит» и мы узнали обо всех ужасах, что там творились, все думали о том, как же наше советское государство допустило такое. Это был, конечно, шок. Но потом по телевизору и на бытовом уровне стали говорить, что все, мол, прошло, все успокоилось. Даже сумгаитских армян заставляли так говорить: я встретил парторга химического завода, армянина, и он признался, что его заставили выступить по телевизору и сказать, что все нормально. Потом он сразу уехал, потому что оставаться в Азербайджане ему было уже небезопасно. А еще мы думали, что то, что случилось в Сумгаите, никогда не повторится в Баку, потому что в нашем цивилизованном городе такое невозможно…
Я тогда работал в организации «Азпропреклама», потом в «Азбытрекламе». Квартиру нам дали на Монтино, но к моменту начала событий я жил в месте, которое называлось Черный город, это прямо у Черногородского моста, где жила мать моей жены Ирины. Когда все это началось, я стал говорить, что надо уезжать из Баку, но жена верила, что ситуация наладится. А становилось, наоборот, хуже: митинги и демонстрации уже не прекращались, азербайджанцы ходили по всему городу с черными повязками на голове. И все это происходило рядом, под нашими окнами. Мне нужно было ежедневно, по дороге на работу и домой, проходить через их ряды, и я в кармане держал такую же черную повязку, чтобы, проходя мимо митингующих, надевать ее на голову. Как-то я увидел, как в толпе избивали двух армянок – их буквально швыряли на стеклянные витрины магазина…
Когда мимо дома проходили демонстрации, мы закрывали окна, выключали свет и сидели в темноте. Я еще нож держал в руках на всякий случай. Часто мы слышали, как ломают стекла у наших соседей, как-то раз видели, как женщины-азербайджанки сумками ломают окна армянских квартир. У нас двери старинные были, толстые, и ставни на окнах были. Я говорил своим: «Что бы ни случилось – не выходите». Знал, что если нападут на меня – я хоть двоих-троих с собой возьму. Другого выхода просто не было.
Мать нашей соседки, армянку, избили так, что на нее страшно было смотреть. Очень красивая женщина была, с мужем давно в разводе. Они ворвались к ним, начали ее бить, колоть разными предметами прямо на глазах сына. Детей не били, потому что у них отец азербайджанец. А мать мучили страшно, и у дочери не выдержало сердце… Она умерла, а мать жива осталась. Моя жена в школе работала, и у них там вначале ничего особенного не происходило. Работники интеллигентные были, отношения немного иные. И когда толпа пыталась ворваться в школу в поисках армян, педагоги становились стеной, чтобы защитить детей. Дочь рассказывала, как учитель физкультуры стоял на коленях и умолял погромщиков, чтобы не заходили и детей не трогали. Не помню уже, кто он был по национальности, но не армянин и не азербайджанец. Его сильно избили, все лицо в синяках было…
Когда такое случается со взрослыми людьми, это еще можно пережить. Но когда касается детей… Еще 10–12 лет после того, как мы уехали оттуда и жили уже в Америке, я почти каждую ночь просыпался в ужасе, мне снилось, что я не могу увезти своих детей из Баку… Потом как будто стал забывать. Но когда начал читать Анину книгу, кошмары опять вернулись. И я понял очень важную для себя истину: мы, взрослые, тогда думали только о безопасности своих детей, но не понимали, что творится в их душах, о чем они думают. Я читал эту книгу и видел свою дочь опять в этом возрасте, слышал ее голос… (плачет). Дети ведь все видели и понимали. А вот взрослые часто не понимают, что нельзя, недопустимо создавать такие ситуации для детей, это же грех не только перед своим, но и перед чужим богом.
Одна из наших соседок (у нее муж где-то в государственном учреждении работал), как мы думаем, рассказывала всем, что здесь армяне живут, наводила на армянские квартиры погромщиков. А вот другая соседка просила, умоляла их уйти, говорила, что армян нет. Тоже азербайджанка. Она была религиозна и боялась своего бога.
Был короткий период, когда ситуация немного успокоилась, они перестали резко проявлять неприязнь к армянам. Но я помню, как министром бытового обслуживания сделали русского и для того, чтобы показать, что все нормально, меня представили к званию «Заслуженный работник торговли». И когда мою фамилию назвали и я пошел получать этот значок, увидел в глазах работников-азербайджанцев какую-то звериную ненависть. И подумал, что нужно побыстрее уносить ноги оттуда.
Митинги к тому времени шли уже без остановки, поэтому я попросил своего начальника отвозить меня на работу и домой на машине – на автобусе было опасно. Он знал, что мне надо побыстрее закончить заказ и после этого я уеду. Нехотя согласился. Но при этом специально проезжал именно там, где проходили эти митинги, словно хотел, чтобы все происходящее на меня психологически еще сильнее давило.
Когда случилось Спитакское землетрясение, мы поняли, что в Армении уже совсем тяжелая ситуация. Жена плакала у телевизора, услышав, сколько детей погибло, я понимал, что это кошмар. А в Азербайджане в этот день во многих учреждениях, в общежитиях, домах люди пели, танцевали, кричали от радости…
Все это время, более полутора лет после Сумгаита и до отъезда осенью 1989 года, мы прожили в «чемоданном» настроении. Не сразу решили уехать – долго жили надеждой, что все еще утрясется. Но все шло к тому, что придется покинуть Баку. А ведь это был Советский Союз, где переезд в другой город был очень сложным процессом. После землетрясения я поехал в Россию в поисках места, куда можно вывезти семью. Приехал в Ржев, меня направили в райком партии. Я пришел – сидят там холеные коммунистические лидеры. Говорю, я армянин, сбежал. Они подумали, что из Гюмри, после землетрясения. И когда я объяснил, что я беженец из Баку, у женщины, которая слушала меня, лицо стало будто каменным. Она отвернулась и ушла. Беженцев в Советском Союзе не было и не могло быть…
Весь 1989 год мы искали, куда можно переехать. Я ездил по России, тратил последние деньги, чтобы найти жилье и каким-то образом зацепиться. Ситуация была такая, что оставаться дальше было невозможно. После того, как и в школе несколько раз были случаи с детьми, жена испугалась. И мы решили, что она увезет детей, а я пока останусь – надо было кое-какую заказную работу доделать, очень нужны были деньги. Жена сама купила билеты и сказала: «Я уезжаю с детьми в Армению». Было это в августе 1989-го. Тогда еще из Баку можно было уехать, продавались билеты на самолет. Но постоянно крутились слухи, что после января «будет хуже». Я считаю, что это было не случайно и шло сверху. Они знали, что будет что-то, даже дату называли – середина января.
Я отправил семью, а сам остался. Работал по вечерам, даже по ночам. Один раз в окно постучали – у меня сердце заколотилось. Взял огромные металлические ножницы, открыл окно, смотрю – двое мальчишек стоят, подвыпившие. По-азербайджански говорят что-то. Я говорю, по-русски скажите, не понимаю. Они: «Нам нужна водка». Я ответил, что не продаю, наверху живет лезгин, он и продает. И они вдруг так подозрительно спрашивают: «А ты кто?» Я ответил, что аварец.
Закончил работу в ноябре и сразу уехал к своим. А моя сестра застряла в Баку. Она была заведующей складом на Шмидтовском заводе и ей трудовую не давали, не отпускали. Говорили, якобы там чего-то не хватает, что она это украла. Хотели, наверное, на армянку все списать. Во время январских событий ее подруга прятала. Сестра до марта там оставалась, ждала, чтобы ситуация немножко успокоилась и можно было уехать. Когда русские уже контролировали аэропорт, она рискнула поехать туда. Военные проверили паспорт и сказали, что она, наверное, последняя армянка, которая оставалась в Баку.
Потом мы узнали, что избили брата моей жены. Он жил в Ахмедлах, его хотели выгнать из квартиры, избили, но, слава Богу, ему удалось сбежать, жив остался. Остальные родственники тоже успели выехать более-менее благополучно. Уже после отъезда у многих мужчин случился инфаркт, в том числе у молодых.
В заключение скажу так: несмотря ни на что, несмотря на боль и на трудности, армянин везде пробьется. И мы пробились. Народ наш трудолюбивый, и здесь, в Америке, все нормально живут, детей рожают и образование им дают… Испытания делают нас еще крепче. Пусть азербайджанцы думают о своей шкуре, баранами были, баранами и останутся.
Норик Аствацатуров с супругой Ириной в настоящее время живет в штате Северная Дакота, США. Интервью состоялось в сентябре 2014 г. в Ереване.
