“Независимая газета”, 19 ноября 1992г., четверг, N 223 (394)
«Политика Армении по отношению к диаспоре не направлена на политическую интеграцию»
Лиана Минасян
Этнос
АРМЕНИЮ было принято считать страной достаточно уязвимой из-за своего «несчастливого» расположения в зоне соперничества региональных государств-монстров. Не унылая перспектива существования «в тупике» империи (в меланхолическом сознании, что «если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря», — сознании того, что местный режим есть пародия на верховный) привела тому, что национальное движение, выведшее страну из Союза, не встретило внутреннего сопротивления своей политике: Армения — страна практически моноэтническая. Возникшая следом общая проблема: должны ли вновь образованные государства защищать права своих единоплеменников, оказавшихся за рубежом, здесь тоже имела свой специфический аспект.
Особенность армянской внутренней (на территории бывшего СССР) диаспоры была в том, что она довольно давно (начиная с XI века) и прочно укоренилась и адаптировалась в той же России, и армяне чувствовали себя частью особой этнокультурной среды, существующей на Северном Кавказе или юге России. Для них не было проблемы, в отличие от русских в Балтии, кем себя считать — общины не то чтобы заметно ассимилировались, но с равным спокойствием осознали себя и частью армянского этноса, и гражданами той страны, где живут.
Проблемы начались с конца восьмидесятых, когда погромы и война в Закавказье привели в движение, превратили в кочевников, в беженцев, сотни тысяч людей. И хотя вынужденная миграция армян в подавляющем большинстве своем происходила не из самой Армении, а из Азербайджана, Грузии, в меньшей степени — из Средней Азии, отношение к ним, по крайней мере в общественном сознании, определялось по национальной, а не по государственной принадлежности, несмотря на то, что беженцы и политически не были связаны с процессами, проводившими в республике, и вообще не представляли собой сколько-нибудь единой общности.
Они пытались закрепиться или в крупных промышленных центрах, или в тех регионах, где уже были армянские общины. В Ставропольском и Краснодарском краях, где в нынешнем году атмосфера вокруг беженцев была особенно накаленной, армянское население выросло почти вдвое (около 70 тысяч в Ставрополье, почти 230 тысяч на Кубани — причем постоянные жители этих мест составляют в этом числе чуть больше половины) — только за последние пять лет.
Естественно, что если у старожилов уже были контакты, они знали людей, обычаи, то их вновь прибывшие соотечественники не могли быстро и бесконфликтно войти в ритм и принять поставленные перед ними условия жизни здесь. А когда возникла перспектива приватизации и собственности на землю, то у местного населения (самой активной частью которого были казачьи организации, которые не только говорили, но и действовали) возникло опасение, что огромное количество «пришельцев» будет претендовать на собственность.
Но, скажем, в Красноярске, где есть достаточно многочисленная община, обладающая значительным экономическим потенциалом, — около 15 тысяч человек не только постоянно живущих, но и людей временных, занимающихся коммерцией и находящихся в постоянном движении, — в Красноярске инцидентов подобного рода не возникало. Здешние армяне не замкнуты на себя ни политически, ни экономически, и результаты их деловой активности в строительстве, например, выгодны местному населению. Эта линия поведения предполагает, что община может направлять свои возможности и средства не только на связи с Арменией, материализуя таким образом свои патриотические чувства, и благотворительностью заниматься не только в узконациональных рамках, но приложить усилия для развития тех мест, где она живет. К тому же в крае достаточно суровые природные условия и очень широкое поле деятельности для деловых людей.
На юге России — иначе. Там существует земельная проблема, промышленная инфраструктура достаточно развита и деловые люди конкурентоспособны. А пограничное расположение делает этот некогда дремотный край уязвимым для воздействия политических процессов и конфликтов в Закавказье и на Северном Кавказе. И все же проблема с беженцами в первую очередь экономическая и только потом — политическая, хотя в общественном мнении уже сложился определенный стереотип отношений, и если противоправные инциденты с участием местного населения укладываются в рамки обычной статистики, то случаи, связанные с приезжими, вызывают экстраполяцию на всех, и следом — рост ксенофобии.
В МИД Армении, правда, считают, что конфликт в Закавказье сказывается на положении армянских общин на Кубани и в Ставрополье не только как непосредственно дестабилизирующий фактор. Есть и более специфические причины: появление своеобразного агитпропа из Азербайджана — листовок, пугающих местное население образом армянина, который, где бы ни появился, тут же богатеет, приобретает землю, а потом объявляет ее своим национальным достоянием и начинает бороться за самоопределение на чужой территории. В письме представителей русского населения Азербайджана казачеству Ставропольского и Краснодарского краев представлялась схема подобной экспансии: заселение и обживание территории, выживание с нее коренного населения, навязывание им своего образа жизни (открываются собственные церкви и школы) и наконец идеологическая и военно-политическая борьба за независимость и создание Великой Армении.
Александр Татевосян, заведующий отделом стран СНГ МИД Армении считает, что государственная политика республики направлена не на национальную и тем более политическую интеграцию всех армян, в том числе и диаспоры, а на сохранение общин как части этноса: «Для республики, в которой живет только половина нации, очень важно существование диаспоры, сохранение этноса, культуры и языка. Тем более что большинство общин образовывались после очередной потери Арменией своей территории и государственности. Несмотря на единство нации, каждая страна и ее культура определяла своеобразие своей армянской общины. Потерять эту самобытность не хотелось бы.
Армянские общины сохранились в тех странах, где существует достаточно высокий уровень экономики и демократии: материальный достаток имеет определенное место в системе ценностей народа. В свое время ливанская община процветала, но гражданская война в этой стране перебила ей хребет. Произошел неизбежный отток армянского населения — оно отхлынуло в более благополучные страны Европы и Америки».
В менее стабильных странах с неустойчивым рефлексом государственности становится популярной идея национального передела — в интерпретации национально-радикальных политических течений это выглядит так: пусть уезжают инородцы и возвращаются соплеменники. Более искушенная политика предполагает, что наличие, например, русских в странах ближнего зарубежья — это рычаг влияния на правительства, способ удержать государства в зоне своего влияния. По крайней мере проблема национальных меньшинств достаточно активно используется в политической борьбе, из-за чего «опекаемые» не очень уютно себя чувствуют в навязанной им роли «пятой колонны». В Армении такая политика мало перспективна — существовала и до сих пор дает рецидивы почти трехсотлетняя однополюсная ориентация на Россию, поэтому для того, чтобы сохранить свое влияние на республику, нет резона использовать ее очень малочисленное к тому же русскоенаселение. Но и политика от обратного тоже нереализуема: армяне в России не могут оказывать давление на ее правительство. Из-за отсутствия демократических механизмов влияния пресловутого «лобби» не могло возникнуть. А в присоветские годы наличие армян в истеблишменте более чем компенсировалось их ментальностью «обслуживающего персонала» империи.
Кроме того, хотя места компактного проживания армян за пределами Армении известны, социальная структура, политические привязанности и ориентация их различны и организованной, консолидированной силы общины не представляют. Поэтому в критических ситуациях они попадают в незавидное положение, как, например, в Абхазии, когда множество невинных людей погибли только из-за того, что не знали, за кем идти и за что бороться, —и главным образом, как сохранить нейтралитет в конфликте. Правда, при обострении конфликтов даже политический и национальный конформизм не может служить гарантией безопасности, а официальные власти очень трудно побудить защищать гражданские права в условиях тотального противостояния. Опыт своеобразного политического нейтралитета продемонстрировала в свое время армянская община в Ливане, достаточно активно, силой, заняв круговую оборону, оградившая себя от опасности быть вовлечённой в конфликт. Армяне объявили, что благодарны этой стране за приют и именно поэтому не хотят вмешиваться ни в спор о том, каким быть Ливану, ни в его внутренние дела. Они согласны жить по закону этой страны при условии, что их не тронут.
Но такой политический нейтралитет требует большей активности и политического реализма, чем однозначная ориентация ка определенные силы, тем более в условиях конфликта.
В самой Армении мало кто спорит с необходимостью использовать политический, экономический и интеллектуальный потенциалы диаспоры для выхода республики из кризисного переходного периода. Более экстравагантные и соблазнительные идеи используются как средство в политической борьбе. При всей общности нации диаспора была достаточно долго оторвана от внутренней жизни республики, поэтому ее участие, например, в выборах носило бы формальный характер и зависело от влияния тех политических сил, которые этого добивались. Большинство общин находятся в странах, где активной политикой занимается лишь небольшой процент населения. Думать, что они склонны изменять этому принципу, в определенной мере значило бы навязывать несвойственный образ мыслей и поступков. А в Армении считают, что пока конкретный человек не связал свою жизнь с этим государством, трудно ждать от него политической активности.
